- Ага, послушаем, что ты скажешь об этом в конце зимы, когда будешь с трудом пробираться сквозь фут снега и льда, - неприятным тоном говорит Линн. Она тыкает вилкой в груду картофельного пюре. - Лучше бы мне хорошо пройти инициацию. Я не хочу застрять у стены.
- Разве мы это не обсуждали? - говорит Юрайя. - Не произноси слово “я” по меньшей мере недели за две, прежде чем это произойдет. Меня от этого тошнит.
Я смотрю на гору еду на его подносе.
- А от такого объедания нет?
Он переводит на меня взгляд и склоняется над подносом, продолжая есть. Я запихиваю в себя еду – у меня нет аппетита с самого утра, я слишком обеспокоен завтрашним днем, чтобы набивать желудок.
Зик замечает кого-то в кафетерии.
- Я сейчас вернусь.
Шона наблюдает за тем, как он пересекает комнату, чтобы поздороваться с несколькими молодыми членами Бесстрашия. Они не выглядят намного старше, но я не вижу среди них тех, кто проходил инициацию, значит, они должны быть старше на год или два. Зик что-то говорит группе, состоящей в основном из девушек, что заставляет их рассмеяться, он тыкает одну из девушек по ребрам, и та взвизгивает. Рядом со мной Шона хмурится и промахивается вилкой мимо рта, испачкав всю щеку соусом от цыпленка. Линн фыркает в тарелку, и слышно, как Марлен пинает ее под столом.
- Итак, - громко произносит Марлен, - ты знаешь кого-то еще, кто будет проходить это командирское обучение, Четыре?
- Если подумать, я также не видела там сегодня Эрика, - говорит Шона. - Я надеялась, что он оступился и свалился в пропасть, но …
Я засовываю кусок еды в рот и стараюсь об этом не думать. В этом свете мои руки выглядят синими, словно у мертвеца. Я не говорил с Эриком с тех пор, как обвинил его в том, что он косвенно виноват в смерти Амара – кто-то сообщил Джанин Мэтьюс , лидеру Эрудиции, что Амар осознавал себя в симуляции; и, как бывший эрудит, Эрик – наиболее вероятный подозреваемый. И я еще не решил, что мне делать в следующий раз, когда мне придется с ним говорить. То, что я его побью еще раз, не будет доказательством, что он предатель фракции. Мне нужно будет найти способ обличить его недавнюю деятельность с Эрудицией и передать информацию одному из лидеров Бесстрашия, – вероятно, Максу, потому что я знаю его лучше остальных.
Зик возвращается обратно к столу и плавно садится на свое место.
- Четыре. Что ты делаешь завтра вечером, Четыре?
- Не знаю, - отвечаю я. - Ничего?
- Уже нет, - заявляет он. - Ты идешь со мной на свидание.
Я давлюсь картофельным пюре.
- Что?
- Ммм , не хочется говорить тебе об этом, дружище, - вставляет слово Юрайя , - но на свидания ты должен ходить один, а не тащить с собой друга.
- Вообще, это двойное свидание, - отвечает Зик. - Я пригласил Марию, а она попросила найти пару её подруге Николь, и я сказал, что ты мог бы быть в этом заинтересован.
- Которая из них Николь? - спрашивает Линн , вытягивая шею, чтобы рассмотреть группу девушек.
- Рыжеволосая, - говорит Зик. - Итак, в восемь часов. Ты с нами, и это не обсуждается.
- Я не… - говорю я. Я смотрю на рыжеволосую девушку на другом конце комнаты. У нее светлая кожа, огромные черные глаза, на ней плотно прилегающая футболка, подчеркивающая изгибы талии и … другие части, на которые мой внутренний отреченный просит меня не обращать внимания. Но я все же обращаю.
Я никогда не был на свидании, все из-за строгих ритуалов ухаживания, принятых в моей бывшей фракции, включавших участие в совместной работе и, может быть – только может быть – ужин с другими членами семьи и помощи в уборке после ужина. Я даже никогда не думал о том, хочу ли я пойти с кем-нибудь на свидание, настолько это было невозможным.
- Зик , я никогда …
Юрайя хмурится и сильно тыкает пальцем в мою руку. Я отталкиваю его руку.
- Чего?
- О, ничего, - радостно отвечает Юрайя. - Ты говорил совсем как Сухарь, не как обычно, и я подумал, что мне надо проверить…
Марлен смеется.
- Ага, так и есть.
Мы с Зиком обмениваемся взглядами. Мы ни разу напрямую не обсуждали, что не нужно рассказывать, из какой я фракции, но, насколько мне известно, он ни разу никому об этом не упоминал. Юрайя знает, но, несмотря на свой длинный язык, он, похоже, понимает, когда нужно придержать информацию. Кроме того, я не знаю, почему Марлен еще этого не выяснила, возможно, она не очень наблюдательна.
- Это неважно, Четыре, - говорит Зик. Он проглатывает последний кусок еды. - Мы пойдем, ты будешь разговаривать с ней, как с обычным человеком – которым она и является, может быть, она позволит тебе – выдохни – взять ее за руку…
Шона внезапно поднимается, и ее стул скрежещет по каменному полу. Она заправляет волосы за ухо и, опустив голову, уходит, чтобы вернуть поднос. Линн рассерженно смотрит на Зика , хотя выражение ее лица не сильно отличается от ее обычного вида, и идет за сестрой через кафетерий.
- Ну хорошо, тебе не нужно ни с кем держаться за руки, - продолжает Зик , словно ничего не произошло. - Просто приходи, хорошо? Я буду у тебя в долгу.
Я смотрю на Николь. Она сидит за столом недалеко от места, куда возвращают подносы, и снова смеётся над чьей-то шуткой. Может быть, Зик прав, может быть, это неважно, и, может быть, это еще один способ забыть мое прошлое в Отречении и вступить на путь моего будущего в Бесстрашии. И к тому же, она милая.
- Хорошо, - соглашаюсь я. - Я приду. Но если ты отпустишь шуточку про то, что можно держаться за руки, я разобью тебе нос.
Когда ночью я возвращаюсь в комнату, там все еще пахнет пылью и немного плесенью. Я включаю одну из ламп, и отблеск света отражается от чего-то на поверхности стола. Я провожу по нему рукой, небольшой кусок стекла вонзается мне в палец и прокалывает до крови. Я зажимаю его кончиками пальцев и несу в сторону мусорного ведра, куда я положил утром сумку. Но теперь сумка, которая лежит на дне корзины, покрыта осколками разбитого стеклянного стакана.
Ни одним из стаканов я еще не пользовался.
По спине пробегает холодок, и я осматриваю квартиру в поисках следов проникновения. Простыни не смяты, ящики не выдвинуты, и не похоже, чтобы кто-то двигал кресла. Но я бы помнил, что разбил стакан этим утром.
Так кто же был в моей квартире?
Не знаю, почему, но первое, что находят мои руки, когда утром я ковыляю в ванную, - машинку для стрижки волос, которую я купил вчера на деньги, что получил в Бесстрашии. И, пока я продолжаю моргать, пытаясь проснуться, я включаю ее и касаюсь ею головы так, как я всегда это делал с тех пор как подрос, отгибаю уши вперед, чтобы не поранить их лезвиями; я знаю, как извернуться и подняться, чтобы было видно большую часть затылка. Этот ритуал успокаивает нервы, заставляет меня сосредоточиться и подготовиться. Я стряхиваю отрезанные волосы с шеи и плеч и сметаю их в корзину.
Это - утро Отречения. Быстро принять душ, съесть незамысловатый завтрак, убрать дом. За исключением того, что я ношу черный цвет Бесстрашия, сапоги, брюки, футболку и куртку. Я избегаю смотреться в зеркало, когда выхожу, и стискиваю зубы, понимая, насколько глубоко во мне эти привычки Сухаря, и насколько тяжело будет изгнать их из сознания, потому что они повсюду. Я покинул это место страха и пренебрежения, и поэтому освоиться мне будет сложнее, чем кому-либо, сложнее, чем если бы я выбрал Бесстрашие по верным причинам.
Я быстро двигаюсь по направлению к Яме, которую видно сквозь арку на полпути к стене. Я держусь подальше от края тропы, хотя дети-бесстрашные иногда бегут по самому краю, и я, наверное, должен быть храбрее, чем они. Я не уверен, что храбрость - это то, что ты обретаешь с возрастом, как свободу - но, возможно, здесь, в Бесстрашии, храбрость ценится превыше свободы, как подтверждение того, что жить должно и нужно без страха.