- Я не могу сделать ее на месте, которое люди видят все время, - говорит она. - Ты превратишься в ходячую мишень. Подозреваемым в предательстве фракции.
- Я хочу, чтобы она была на спине. Покрывала позвоночник.
Раны, полученные во время последнего дня с моим отцом, уже зажили, но я хочу запомнить, где они были; я хочу помнить, от чего сбежал, до конца своих дней.
- Ты ничего не делаешь наполовину, да? - Она вздыхает. - Это займет много времени. Несколько сеансов. Мы будем делать тату здесь, после работы, потому что я не могу допустить, чтобы камеры увидели это, даже если большую часть времени они сюда не смотрят.
- Отлично, - говорю я.
- Знаешь, человек, который делает это тату, должен, вероятно, хранить это в секрете, - говорит она, смотря на меня искоса. - Или же кто-то может подумать, что он дивергент.
- Дивергент?
- Так мы называем тех, кто осознает себя во время симуляции, кто отказывается от распределения по категориям, - объясняет Тори. - Слово, которое произносят с опаской, потому что эти люди таинственно погибают.
Ее локти спокойно лежат на коленях, пока она набрасывает на переводной бумаге тату, которое я хочу. Наши глаза встречаются, и я понимаю: Амар. Амар осознавал себя в симуляции, и теперь он мертв.
Амар был дивергентом. И я тоже.
- Спасибо за пополнение словарного запаса, - говорю я.
- Без проблем. - Она возвращается к рисованию. - У меня такое чувство, что ты наслаждаешься тем, что подвергаешь себя пыткам.
- И что?
- Да ничего, это просто забавно, такое качество бесстрашного у того, кого тест определил в Отречение. Ее рот кривится. - Давай начнем. Я оставлю записку Баду ; в этот раз он может побегать один.
Может быть, Тори права. Может быть, я действительно наслаждаюсь тем, что “подвергаю себя пыткам”; может быть, во мне есть склонность к мазохизму, которая использует боль, чтобы избавить меня от боли. Преследующее меня слабое жжение, несомненно, помогает лучше сосредоточиться на том, что я делаю, на следующий день во время подготовки командиров, и не думать о низком и холодном голосе моей матери, и о том, как я оттолкнул ее, когда она пыталась меня утешить.
В течение нескольких лет после её смерти я мечтал, что однажды ночью она вернется к жизни, проведет рукой по моим волосам и скажет что-нибудь успокаивающее, но бессмысленное, вроде “все будет хорошо” или “однажды станет лучше”. Но потом я запретил себе мечтать, потому что больнее было долго мечтать о чем-то, не получая этого, чем преодолевать то, с чем бы мне не пришлось сталкиваться. Даже сейчас я не хочу представлять, как бы выглядело примирение с матерью, на что похоже, если бы у меня была мать. Я слишком взрослый, чтобы слушать успокаивающую бессмыслицу. Слишком взрослый, чтобы верить, что все будет хорошо.
Я проверяю верхнюю часть бинта, которая высовывается из-под воротника, чтобы убедиться, что он в безопасности. Этим утром Тори обвела первые два символа, Бесстрашие и Отречение, которые будут больше, чем остальные, потому что они символизируют фракцию, которую я выбрал и фракцию, к которой у меня есть склонность, соответственно - по крайней мере, я думаю, что у меня есть склонность к Отречению, но трудно быть в этом уверенным. Она сказала присматривать за ними.
Огонь бесстрашных - единственный символ, который выглядывает из-под моей рубашки, и поскольку мне нет необходимости очень часто снимать рубашку на публике, я сомневаюсь , что с этим будут проблемы.
Все уже в комнате для совещаний и Макс разговаривает с ними. Я чувствую что-то похожее на отчаянную усталость, пока прохожу в комнату и занимаю свое место. Эвелин ошибалась насчет некоторых вещей, но была права насчет бесстрашных - Джанин и Максу не нужен лидер, им нужна марионетка, и поэтому они выбирают из самых молодых, из нас, потому что молодых людей легче формировать и лепить из них. Я не буду сформирован и слеплен Джанин Мэтьюс. Я не буду марионеткой, ни для них, ни для моей матери, ни для моего отца; Я не буду принадлежать никому, кроме себя.
- Как мило с твоей стороны присоединиться к нам, - говорит Макс. - Это собрание прервало твой сон? - Остальные прыскают со смеху и Макс продолжает.
- Как я сегодня уже говорил, мне хотелось бы услышать ваши соображения по поводу того, как улучшить Бесстрашие - ваше видение нашей фракции в ближайшие годы, - говорит он. - Я буду встречаться с вами в возрастных группах, сначала со старшими. Остальные, подумайте о том, чтобы сказать что-то стоящее.
Он уходит с тремя самыми старшими кандидатами. Эрик сидит прямо напротив меня, и я замечаю, что на его лице даже больше металла, чем когда я видел его в прошлый раз - теперь у него кольца в бровях. Скоро он станет больше похож на подушечку для иголок, чем на человека. Возможно, дело в стратегии. Сейчас никто, глядя на него, не подумает, что он был эрудитом.
- Мои глаза меня обманывают, или ты действительно опоздал, потому что делал татуировку? - интересуется он, указывая на край повязки, которая заметна только над плечом.
- Датчик времени потерял, - отвечаю я. - А на твоем лице недавно вдруг появилось немного металла. Ты бы посмотрел, в чем там дело.
- Забавно, - произносит Эрик. - Не думал, что кто-то с таким прошлым, как у тебя, может развить чувство юмора. Твой отец не похож на человека, который может такое допустить.
Я чувствую приступ страха. Он настолько близок к тому, чтобы назвать мое имя при всех в этой комнате, и он хочет, чтобы я помнил, что он знает, кто я, и что он может использовать это против меня когда ему угодно.
Я не могу притвориться, что это не имеет значения. Равновесие сил изменилось, и я не могу вернуть его обратно.
- Думаю, я знаю, кто тебе это сказал - говорю я. Джанин Метьюз знает и мое имя, и прозвище. Должно быть, она сказала ему оба.
- Я был практически уверен, - негромко отвечает он, - но мои подозрения подтвердил достоверный источник, так и есть. Ты не так уж хорошо хранишь секреты, как тебе кажется, Четыре.
Я мог бы пригрозить ему разоблачить его продолжающиеся отношения с Эрудицией, если он откроет мое имя бесстрашным. Но у меня нет доказательств, да и в любом случае Отречение в Бесстрашии любят не больше, чем Эрудицию.
Другие выходят по очереди, по мере того, как их вызывают, и вскоре мы остаемся одни. Макс возвращается в коридор и подзывает нас к двери жестом, не произнося ни слова. Мы идем за ним в его кабинет, который я узнаю по вчерашней записи его встречи с Джанин Метьюс. Я вспоминаю, о чем был этот разговор, чтобы подготовиться к тому, что произойдет дальше.
- Итак, - Макс складывает руки на столе и я снова поражаюсь тому, насколько странно он выглядит в этой чистой, официально обстановке. Его место в спортзале, где он бьет по груше или стоит, склонившись над перилами, рядом с Ямой. А не сидит за низким столом в окружении бумаг.
Я выглядываю из окон Пайер на часть города, которую занимает Бесстрашие. Я вижу очертания дыры, в которую я прыгнул, когда впервые выбрал Бесстрашие, и крышу, на которой стоял прямо перед прыжком. Я выбрал Бесстрашие, сказал я вчера матери. Это мое место.
Так ли это на самом деле?
- Эрик, давай начнем с тебя, - продолжает Макс. - Есть ли у тебя мысли по поводу того, что было бы хорошо сделать, чтобы Бесстрашие двигалось вперед?
- Да, есть, - поднимается Эрик. - Мне кажется, нам нужно внести некоторые изменения, и я думаю, они должны начаться во время обучения.
- О каких изменениях ты говоришь?
- Бесстрашным всегда присущ дух соревнования, - продолжает Эрик. - Соревнование делает нас лучше; оно пробуждает самые лучшие, сильнейшие наши стороны. Я думаю, посвящению следует лучше воспитывать этот дух соревнования, чем оно делает это сейчас, для того, чтобы выпускались настолько лучшие новобранцы, насколько это возможно. В данный момент новобранцы соревнуются только против системы, состязаясь за определенный результат в таблице, чтобы двигаться дальше. Я думаю, им следует соревноваться друг с другом за места в Бесстрашии.