По сообщениям полиции, Киприани часто заходил в хижину негра. Он подолгу разговаривал с ним, приходя в восторг от речи Тоби, приносил ему кое-какие подарки.
— Я свободный, — говорил Тоби, — я следовать всегда Бони… Я оставаться здесь, чтобы видеть его, я уезжать, если он уезжать. Не нужно свободы, если Бони всегда узник; я хотеть свобода, чтобы следовать Бони, когда французы позовут его, сделают большим начальником, великим императором!
Несколько дней спустя после беседы доктора О’Меара с императором Киприани, как обычно, заглянул в хижину Тоби.
Негр чему-то очень радовался. Он показал на стол, где стоял пирог, и объяснил, что помогал матросам и один из них заплатил ему четвертинкой плумпудинга. Тоби предложил гостю полакомиться вместе с ним.
— Не люблю я англичан, — ответил дворецкий, — но в их кухне есть вкусные вещи, и, клянусь честью, от плумпудинга нельзя отказаться. Это такая редкость… Что ж, принимаю твое предложение, мой добрый черный друг, но, может, ты сделаешь немного чаю, Тоби? А я добавлю рома…
Сию же минуту, с невыразимым удовольствием от той чести, что оказал ему дворецкий Бони, негр поставил воду на огонь и приготовил чай. Киприани, вытащив из кармана дорожную фляжку, с которой никогда не расставался, добавил в питье доброе количество рома, сотворив освежающий и бодрящий напиток, прекрасно подходивший к этому климату.
Оба с аппетитом съели плумпудинг, посчитав его совершенно исключительным, затем расстались, пожелав друг другу доброго здоровья и не забыв приложиться напоследок к фляжке Киприани.
На следующий день Киприани уже жаловался на боль внутри, которая все усиливалась. Позвали доктора О’Меара, он попытался лечить больного, приказал хорошенько пропарить его, но неизвестная болезнь быстро развивалась, дворецкий сильно ослабел. Смерть была близка.
Император крайне опечалился. Он постоянно справлялся о Киприани, и когда узнал, что больной не приходит в сознание, то, облачившись в парадный мундир, приготовился идти к умирающему.
— Мне кажется, — размышлял он, — если я предстану перед бедным Киприани, мое присутствие может дать толчок природе… Сколько раз на полях сражений достаточно было мне приблизиться к раненым, чтобы у них находились силы встать и дойти до лазарета…
Однако едва Наполеон сделал шаг за порог, ему сообщили, что Киприани скончался.
Странная вещь, но этот верный спутник в изгнании оставался республиканцем. Очень долго он был враждебно настроен к Наполеону, и только невзгоды привязали их друг к другу. Наполеон уважал и любил его.
Похороны состоялись на следующий день. Граф Бертран, граф Монтолон и все домочадцы императора отправились проводить тело к последнему приюту. Жители Святой Елены и офицеры 66-го полка тоже присоединились к процессии. Наполеон в парадном мундире, с орденской лентой через плечо, которую он надевал только в исключительных случаях, следовал за телом до разрешенных ему пределов.
Здесь он остановился и взволнованно произнес:
— Прощай, мой бедный Киприани! Англичане не позволяют Наполеону отдать тебе последний долг… Прощай!
И застыл, скрестив руки на груди, взглядом следя за похоронной процессией, которая продвигалась по каменистым склонам скал до лощины, где должны были похоронить верного слугу.
Между тем из окна плантаторского дома сэр Хадсон Лоу тоже наблюдал за похоронной процессией.
Сколько же ненависти и удовлетворения было в улыбке, осветившей его малоприятное лицо: теперь нечего бояться разоблачений бывшего агента с острова Капри. Кто знает, может быть, он думал, что яд, так хорошо сработавший на этот раз, поможет освободиться и от более важного и более опасного узника. Но что скажет Священный союз? Как воспримет английское правительство смерть Наполеона, вызванную отравлением? Не время думать об этом. Хадсон постарался избавиться от идеи, которая была ему по душе, однако чреватой опасностями. Хотя лорд Бэтхерст определенно поздравил бы губернатора, ускорившего конец Наполеона. Но малейшее подозрение на отравление было бы воспринято обществом как преступление. Хадсон Лоу подвергся бы преследованию и был бы даже осужден за доставленную английскому правительству радость.
Впрочем, донесения, которые он получал, содержали указания на то, что у императора неизлечимая болезнь. Стоило, значит, положиться на время. Болезнь развивалась. А кроме того, Бонапарт еще недостаточно настрадался. Его мучения не должны так быстро закончиться.
Злость исказила лицо сэра Хадсона Лоу: