Баронесса де Нефвиль откинула вуаль и надменно оглядела судей.
— Мне нечего сказать, — проговорила она. — Ко мне проникли неожиданно, как злоумышленники. Схватили меня от имени так называемой повстанческой власти, которую я не признаю… Господа, вы привели меня сюда, угрожая пустить мне пулю в голову на первом же углу, если я буду сопротивляться, если захочу убежать… Я подчинилась силе… пошла с вами… Вы повстанцы, значит, разбойники. Вы сильнее меня, я не могу ни сопротивляться, ни протестовать… Делайте со мной, что хотите, но, надеюсь, вы недолго будете наслаждаться безнаказанностью. Войска еще вернутся… Придет подкрепление из Руана, Лилля, Орлеана… Париж окружат штыки и пушки. Вы не сможете устоять… Ваши баррикады будут разрушены, а бежавших защитников выловят и перестреляют… О! Вы можете убить меня, я буду отомщена!.. Ну же! Вас трое, да что это я говорю? Вас сто, тысяча против одной женщины, потому что весь квартал в вашей власти и внизу, в зале, через который мы прошли, вооруженные мужчины только и ждут вашего приказа, чтобы ворваться сюда и поддержать вас в храбром сражении… Ну же! Не бойтесь, у меня нет оружия… Это же ваше ремесло — убивать!..
Она с вызовом взглянула на них, желая, казалось, привести их в смущение, спалить пламенем своего взгляда и подавить незыблемой твердостью характера.
— Да, — вновь заговорила она, — я прошу у вас милости… единственной… когда вы будете убивать меня, не стреляйте в лицо. Для этого есть грудь, сердце… Избавьте меня от посмертного уродства. Я не хочу выглядеть безобразной после смерти и перепугать тех, кто швырнет мой труп на мостовую… Считайте это женским капризом, последним желанием приговоренной к смерти. Такие желания обычно исполняют…
Мужчины смотрели друг на друга с явным недоумением. Хладнокровие и насмешливое спокойствие этой женщины останавливали их в выполнении принятого ими решения.
Анрио волновался больше всех. Когда баронесса подняла вуаль и он увидел ее лицо, так давно им обожаемое, лицо, которое, как она опасалась, обезобразят пули, генерал не смог сдержать дрожи. Ему казалось даже, что биение его сердца можно было услышать на баррикаде.
Красота ее немного увяла, но все еще вызывала желание, и, как прежде, эта женщина подчиняла своей утонченной грацией.
В ее присутствии он испытывал неожиданное волнение, его воля слабела, отступали ненависть и жажда мести. Все было так, как и раньше.
Генерал приложил бешенное усилие подавить эту слабость, которой он, казалось, захлебывается. Он судорожно пытался ухватиться за соломинку.
— Еще несколько слов, друзья — воскликнул он — они окончательно раскроют омерзительную сущность этой женщины… Когда мы с Лартигом и еще несколькими людьми с соседней баррикады, пришедшими нам на помощь, проникли в дом, мадам собиралась бежать и сжигала бумаги, компрометирующие ее… Мне удалось спасти один лист… Вот он…
Анрио извлек из кармана обгоревшее письмо и придвинулся поближе к свече:
— Это послание адресовано австрийскому правительству, Меттерниху… Из того, что осталось от гнусного письма, можно понять, что речь идет о заговоре, похожем на те, что мы раньше устраивали с Ла Виолетом. Ты помнишь, дружище, когда мы хотели забрать из Вены и привезти в Париж Марию-Луизу с королем Римским… Храбрые молодые люди, входившие в венту ломбардских карбонариев, решили с первыми выстрелами нашей славной революции, теперь частично свершившейся, отправиться в Вену. Там они должны были объединиться с некоторыми посвященными… Эта гадина упомянула графиню Наполеон Камерата как руководителя карбонариев… В Шенбрунне они хотели встретиться с сыном Наполеона, которого там называют герцогом Рейхштадтским.
Они намеревались, напомнив ему о знатном происхождении, убедить юношу прибыть во Францию, предстать перед народом, который только и знает, что говорит о славе его отца. Это имя вызвало бы одобрение народа, всколыхнуло армию и решило выбор преемника Бурбона, которого мы сейчас изгоняем…
— Превосходная идея! — воскликнул Ла Виолет.
— Имя Наполеона дорого всем патриотам, — Лартиг стукнул себя по лбу, как будто сделал открытие… — Наполеон II, лучший из кандидатов… Черт побери! Я и не подумал об этом. Вы знаете, я республиканец, но если республика невозможна, если мы еще не созрели для народного правительства, то уж лучше сын Наполеона, чем кто-либо другой… Кого еще можно назвать?
— Ну-ну, остыньте, дорогой! Придется отказаться от этой затеи, друзья мои, — печально возразил Анрио. — Этот прекрасный план на сегодня уничтожен… Австрия предупреждена, полиция рыщет в окрестностях дворца Шенбрунн, сын Наполеона под таким надзором, что и мышь к нему не проскочит, не говоря уж о его отъезде во Францию… Наша дама, узнав о заговоре, сразу же все передала Меттерниху… Этот клочок письма только подтверждает, что секретные сообщения были переданы в предыдущем послании, до закрытия границы… Второе письмо, это, она собиралась отправить, как только восстановится связь…