- Похоже на Маремму или Понтине, - после долгого вздоха заметил Никколо, имея в виду знаменитые болотистые местности Италии.
- Да. Точно, - отвечая вздохом на вздох, отозвался его брат. - Боюсь, тут окажутся одни болота. Хотя... погодите-ка... почему одни болота... Он не договорил.
Теперь до их ушей донеслось кваканье - словно сотни тысяч лягушек составляли единый хор.
И - никаких зеленых полей. Зеленые поля оказались лишь иллюзией, созданной пенной поверхностью застойного болота. Никаких прудов и ручьев только бесчисленные разверстые дыры, проделанные ленивым ветерком или потоком, что разрывал липкую корку ила. Почти всем путникам тут же подумалось, что пусть бы этот мираж так и остался миражом. Почти всем...
Кроме одного из стражников, моложе остальных, которого Марко вполне мог бы принять за монгола, татарина и даже катайца, не выясни он ранее, что парень этот - из маньчжурской народности "кьоу". Всю дорогу юный всадник горбился на своем коне, позволяя тому везти себя куда придется. Глаза парень не просто полузакрыл от пыли, а еще и опустил их долу - отвел от монотонной череды равнин, - ехал, не замечая ничего, кроме желтоватой пыли, что оседала на украшенной яркой лентой гриве его коня...
Молодому маньчжуру, привыкшему к холмистым зеленым лугам родного края, надо думать, виделись о нем сны. Или он терялся в еще одном сне, где все тянулись пыль и песок, гравий и камни - тянулись и тянулись до бесконечности...
И вдруг что-то заставило поникшую голову вскинуться. Какой-то миг парень просто смотрел поверх гривы своего мохнатого пони. А потом с безумными воплями "Вода! Вода! Вода!" бросил пони в галоп.
Все смотрели, как конь со всадником несутся по склону ко дну естественного водоема, где грязь мешалась с промозглым туманом. Одной рукой парень держал поводья, а другой, с зажатой в ней шапкой, бешено колотил по напрягшемуся боку животного. Наконец они ворвались на мелководье - и всадник даже не спрыгнул, а просто соскользнул вниз, прорывая подсохшую корку и погружаясь ногами в грязную жижу. Все смотрели, как он, не обращая внимания на промокшие ноги, нагибается, складывает чашечкой ладони и подносит мутную воду к запекшимся, пересохшим губам.
Когда к маньчжуру подъехали товарищи, с его безбородого подбородка все еще капала вода...
И вдруг парень поднял широко распахнутые глаза.
- Ну как? - поинтересовался у него странствующий рыцарь, чаще всего именуемый Хэ Янем.
Юный маньчжур обвел всех взглядом, в котором нечто большее, нежели обычная боль, смешивалось с чем-то большим, нежели просто разочарование. Затем тоном малого ребенка, которому вместо привычного подслащенного вина вдруг дали прокисшее, парень вымолвил:
- Нельзя... нельзя пить.
Вдруг покрасневшие глаза маньчжура глядели на всех обиженно.
- Да? Нельзя? А почему? Она что, затхлая?
Парень все еще сидел на корточках.
- Затхлая? - неожиданно завопил он. - Нет! Нет! Хуже! Куда хуже затхлой! Горькая! Поганая! Зараженная! Тут какая-то соль... - Блуждающий взгляд юного маньчжура наконец обнаружил то, что остальные давно заметили, - и он понял. - Проклятие! Смотрите! Даже кони ее не пьют!
- Это потому, что им хватает соображения, - откровенно высказался дядя Маффео.
Легкой иноходью отряд двинулся дальше, обходя злополучное болото по краю. Молодой стражник вскоре с трудом влез на своего коня и удрученно последовал за всеми.
А лягушки тем временем продолжали свой победно-издевательский хор.
Итак, победно-издевательский лягушачий хор продолжался. Горькая желтоватая грязь из отравленной почвы перемешивалась с жарким туманом болотного отстойника. Рыцарь Хоу Инь вдруг испустил странный звук - не то вздохнул, не то фыркнул. А потом медленно указал куда-то своей алебардой.
- Ну вот, - глухо и безразлично заметил Никколо. - Опять миражи. - И умолк. Снова.
Но не успел голос отца умолкнуть, как Марко заметил, что облака пыли и мглы быстро темнеют и пухнут. Затем в самом их средоточии, далеко-далеко, показалась пара приземистых серо-зеленых тварей.
- Лягушки! - изумился Марко.
Тем же бесстрастным тоном Никколо произнес:
- Нет, сынок, это не лягушки.
И отец оказался прав - это были вовсе не лягушки. Даже какие-нибудь искаженные, порожденные миражом. Путники увидели фигуры людей с лягушачьими головами, затянутые в серо-зеленые с оттенком бурого одежды. Казалось, твари спускаются по облаку прямо с небес.
- Но это, отец, и не миражи, - заметил Марко.
Странные твари то приближались, то удалялись. Трясли конечностями. Лягушачьи физиономии гримасничали.
- Марон! Что это? Что это еще такое? - Дядя Маффео был скорее заинтригован, чем испуган.
Перед тем как ответить, ученый Ван усердно откашлялся.
- Это варвары Южного моря, - пояснил он затем. - Хорошо известно, что между пальцами рук и ног у них имеются перепонки. Как я полагаю, чтобы удобнее было плавать. А благородный муж не плавает и даже не пытается плавать - точно так же, как благородный муж не пробует и летать. Учитель Кун Фу-цзы, чье имя вы, латиняне, искаженно произносите как "Конфуций", сказал однажды касательно чжоуского управителя...
Но Маффео не был расположен выслушивать, что сказал учитель Кун касательно чжоуского управителя.
- Как-как? Варвары Южного моря? Да, на некоторых тамошних островах живут люди с песьими головами. А вот с лягушачьими... но тысяча чертей! Почему они здесь? За тысячу лиг от Южного моря?
Ван предположил, что то, должно быть, бунтовщики против благих и справедливых (хотя порой сурово-справедливых - или справедливо-суровых) законов великого хана.
- Хотя и поразительно, что их демоническая магия распространяется на столь далекие расстояния.
Ученый Ван, похоже, не сомневался, что тут замешана магия. Не сомневался в этом как будто и Маффео. Ибо какое еще объяснение тут можно было придумать?
- Очень странно, - размышлял Ван. - Так далеко... впрочем, гнев порой передается на далекие расстояния. Мне доводилось слышать предания о громадном старом храме, построенном в этих приграничных областях, чтобы славить милостивую госпожу Гуань-инь и отваживать бесчинствующих демонов с головами лягушек, так что... Хо! - Мерзкие фигуры в очередной раз удалились в желтый туман, но взгляды всех путников были обращены на невозмутимое (до той поры) лицо ученого Вана. Катаец впервые с начала похода позволил себе опуститься до уровня обыденных чувств настолько, чтобы вскричать "хо!". Что бы это значило?