- Ну? - с хмурым выражением на широкоскулом лице вопросил великий хан.
Верховный лама поднял голову, откашлялся и нараспев заговорил:
- Представляется, что Сияющая Госпожа мало подходит для чести оказаться в гареме Сына Неба, ибо она никак не смертная женщина... а великолепная, хотя и не самая значительная богиня, что пребывает в покое своего собственного эфирного царства.
- Богиня! - воскликнул Хубилай, а лицо его прояснилось, как небо после грозы. - Значит, она богиня? Это еще сильнее разжигает мою страсть, ибо кто знает, какое тайное знание скрывается под этим нежным, как персик, лбом! Наверняка есть какой-то способ ее пробудить! Мы должны это сделать! Эй, ученый Ван, а что там сказано в свитке?
Оправив свой величавый халат ученого, Ван Лин-гуань дождался, пока глаза всех присутствующих не сосредоточились на нем. Затем он медленно и церемонно вынул свиток из лакированной эбеновой шкатулки, а потом - из разноцветного шелкового футляра. Удалив промасленные шелковые обертки, он развернул подшитую шелком бумагу с палочками камфорного дерева сверху и снизу и приготовился читать вслух.
Тут великий хан, хмурясь, начал постукивать пальцами по эбеновому подлокотнику кушетки. Ван сразу же узнал команду кончать церемонии и переходить к делу. Тогда он наконец заговорил...
- Каллиграфия сия весьма древняя, и понять ее крайне затруднительно... - начал ученый.
- Затем я вас, дармоедов, и держу! - нетерпеливо рявкнул великий хан.
- О да, Сын Неба, конечно. Если мое ничтожное истолкование сего свитка верно, то единственный намек на пробуждение содержится в следующей фразе: "Дремота растает от поцелуя царской весны; однако опасайся мороза, что низложит царское величие".
- Вот! Вот и ответ! - заулыбался великий хан, игриво подталкивая локтем недужного царевича Чингина, на бледном лице которого ясно читалась внутренняя боль. - Вы говорите, что нашли ее среди снежных пиков варварского Тибета. Она как пить дать пребывает в зимней спячке - и только подобное весне тепло моего царского поцелуя может ее пробудить!
Бодро поднявшись на распухшие от подагры ноги, великий хан протянул руки к погонщикам слонов.
- Помогите мне спуститься, - приказал он. - Я должен поцеловать мою прекрасную невесту...
- Нет, о повелитель! - вмешался Марко. - Это было бы весьма безрассудно...
Все обратили недоуменные взгляды на отважного молодого венецианца.
Дядя Маффео отчаянными жестами пытался призвать Марко к молчанию, а Никколо побледнел и принялся что-то бормотать, перебирая свои четки.
- Ты осмеливаешься заявлять, что Сын Неба лишился рассудка? - прорычал Хубилай.
- Хан ханов неизменно мудр и рассудителен, - торопливо ответил Марко. Но мой скромный долг - предупредить повелителя об опасности. Тем более что и свиток предупреждает о морозе, что низложит царское величие. Эта госпожа дремлет - но в то же время она весьма могущественна. Когда главарь куманских бунтовщиков попытался ее обнять, он тут же упал замертво от обморожения.
- Так ты к тому же полагаешь, что богиня не сумеет отличить ненавистные объятия ничтожного бунтовщика от царского поцелуя великого хана? - сверкая глазами, произнес Хубилай - и продолжил спускаться с эбеновой сторожевой башни, водруженной на спины четырех татуированных слонов. - Не смей мне противоречить, молодой По-ло, если не хочешь лишиться моего благоволения! Не терплю, когда мне противоречат! Моя невеста непременно проснется от моего царского поцелуя!
- Постой, отец! - вдруг крикнул Чингин. Никогда Марко не видел его столь слабым и изнуренным - и в то же время столь властным и решительным, каким и подобает быть настоящему монгольскому принцу.
40
Суй: Последование.
Гром рокочет в болотах.
В сумерки царевич почиет с миром.
Царевич Чингин, любимый, хоть и недужный, сын Хубилай-хана, нетвердо поднялся с кушетки в эбеновом шатре и дал знак погонщикам слонов помочь ему сойти на землю. Сын и его царственный отец встали лицом к лицу у носилок меж двух лохматых пони, где покоилась Спящая Красавица.
- Постой, отец, - повторил Чингин. - Я не могу допустить, чтобы ты рисковал собой... и империей.
- Значит, ты согласен с молодым По-ло, что обнять ее опасно? - вопросил Хубилай. - Но как мне тогда разбудить мою невесту? И как узнать ее тайны?
- Я поцелую ее, отец, - ответил Чингин. - Ибо красота ее тронула и мое царственное сердце. Я теперь близок к смерти. Очень близок. Жизнь, каждый ее день, не приносит мне ничего, кроме боли. Ты позвал меня встретить лучезарную госпожу в надежде, что она меня вылечит. Так давай попробуем. Мой царственный поцелуй разбудит ее - тогда и станет ясно, лечит она или убивает.
- Прекрасно, сынок, - кивнул Хубилай. - Я останусь в стороне и позволю действовать тебе, ибо ты мой наследник. Истинная правда и то, что не след мне опрометчиво рисковать Монгольской империей. И то, что больше всего на свете меня заботит твое слабеющее здоровье. Вид спящей госпожи дал тебе силу обратиться ко мне как подобает истинному правнуку великого Чингис-хана. Может статься, прикосновение к ней восстановит и твои телесные силы. А если она предпочтет твои юные объятия моим, что ж, значит, на то воля Господа - того, что зовется степными кочевниками Тенгри, а катайской знатью - Тянь и которому безразлично, под каким именем вершить наши судьбы.
Все замерло в пахнущем осенью лесу. Даже ветер стих. Музыканты бодро заиграли монгольскую свадебную песнь - а царевич Чингин медленно опустился на колени и нежно поцеловал лучезарную Спящую Красавицу в губы. Время, казалось, свернулось кольцом в сине-фиолетовой пустоте подобно извечному змею, ухватившему себя за хвост. Время, казалось, замерло на какое-то бесконечное мерцающее мгновение...
Наконец Чингин взглянул на отца и сказал:
- Теперь мне гораздо лучше.
А потом распростерся на земле в глубоком, скорее похожем на смерть, обмороке.
Но Марко видел, что лицо его давнего друга не было искажено привычной гримасой страдания. Лицо это разгладилось. Теперь царевич Чингин спокойно и ласково улыбался. И лучезарная Спящая Красавица тоже, казалось, улыбается...