— Тогда возьмите мою гербовую бумагу и черкните пару слов, типа: «я прощаю своему брату, то огорчение, которое он причинил мне, при условии, что он устроит мне перворазрядные похороны у месье Пилата». Вот и все!
Анатоль Филатр затаил дыхание и в оцепенении уставился на своего собеседника:
— Но, но так сказать, я не вижу здесь никакой выгоды…
— Неужели непонятно! Сказал Пилат. Выгода двойная. Для меня новые похороны по первому разряду в активе моего заведения…. Для вас…
— А для меня, что…?
— Для вас, ну это не трудно догадаться…
И под изумленным взглядом своего собеседника, Пилат вытащил из своего кармана пять банкнот по сто франков каждая и разложил их веером на столе.
— Да? — Вздохнул Анатоль Филатр и проглотил слюну.
Пилат торжественно за ним наблюдал.
— А это честно по отношению к моему брату? — спросил Анатоль Филатр.
— А он ничего и не узнает о нашей сделке.
— Вот именно. А смогу ли я в таких условиях….
Но, произнося эти слова, он вдруг представил свое возвращение домой, унизительное признание своих неудач, сердитое выражение своей жены, пронзительный крик своих голодных детей, счет лавочника, выставленный напоказ около его тарелки. Его угрызения совести зашатались при таком видении.
— Вы могли бы предупредить моего брата о нашей сделке, — заговорил он.
— Исключено! Вы хотите, чтобы он мне устроил сцену и потребовал аннулировать этот документ? Живым не прощают такую требовательность, которую позволяют мертвым.
Анатоль Филатр попал в ловушку искушения. Раздирающая борьба сталкивала его совесть честного человека с инстинктом семьянина. Потрясенный противоречиями, он желал умереть здесь на месте. Пилат, чудовищный в своем цинизме и спокойствии, сгреб деньги, и стал обмахиваться ими перед носом несчастного.
— Вы представляете, что можно на это купить, Филатр?
Анатоль Филатр почувствовал комок в горле.
— Давайте, — сказал он, — я согласен.
И, схватив деньги, он резко засунул их в карман.
— Вот бумага и ручка, — сказал Пилат с приветливой улыбкой, — Мы сейчас материализуем нашу маленькую погребальную ипотеку. Вы напишите завещание и спрячете его в бумажнике у себя, чтобы его могли обнаружить…хм… вовремя. Конечно, у меня останется копия. Итак, пишите: «Я прощаю своему брату…»
Анатоль Филатр, сгорбившись, склонив голову набок, писал под диктовку Пилата, повторяя каждое слово, как школьник:
«Я… прощаю… моему…брату…»
Время от времени он останавливался, вздыхал и шептал:
— И все-таки…все-таки…!
* * *
Анатоль Филатр открыл дверь своего скромного жилища с предосторожностью неопытного грабителя.
— Вот и ты! — воскликнула жена громким голосом, — Уже восемь часов, и твой ужин остыл!
— Да, но я не терял времени даром!
И он поцеловал в лоб свою жену Матильду, существо бледное и тощее, голову которой как будто законсервировали в уксусе. Четыре сопливых малыша окружили их, они были худощавые и очень шумные.
— В доме хоть шаром покати, — нудила жена.
— Не отчаивайся, Матильда! Пока ты вместе с Анатолем Филатром все будет хорошо!
— Знакома мне эта песню!
— А, может быть, и нет! — пошутил он.
Но душа его была подавлена случившимся. Медленно и торжественно он вытащил из своего портмоне пять банкнот по сто франков и положил их на стол.
— Сегодняшний заработок, — сказал он.
Жена и дети кинулись на купюры.
— Откуда?
— Гонорар за удачную игру, — отозвался он горестно.
— Прекрасно! — воскликнула Матильда, — Филипп, сходи в магазинчик, Огюст, — за хлебом. Тереза, — за ветчиной, Мартина…
Через десять минут все заказанные продукты были на стол, и ужин начался в веселом шуме вилок и челюстей. Сын неба смотрел на тарелки с едой, наполненные стаканы и думал о том, что за эту семейную трапезу, он заплатил своей жизнью. Да, эти хлеб, вино, ветчина, сыр, это он сам, его жертвенная плоть. Каждый укус он чувствовал на своем теле.
— Ешьте, ешьте, мои детки! — повторял он, глотая слезы.
— А ты, почему не ешь? — ворчала Матильда, — Тебе нужно особенное приглашение?
Анатоль Филатр поднес кусок хлеба ко рту, но отвращение сжало его губы, как будто он занимался чем-то противоестественным.
- * * *
С этого дня для Анатоля Филатра началась двойное существование. Он взял напрокат смокинг для роли «элегантного статиста» и снимался вот уже неделю в сценах ночных кабаре Монмартра в стиле тридцатых годов. Но каждый вечер, возвращаясь из студии, он проходил мимо бюро ритуальных услуг. Хозяин стоял на пороге и, как всегда, следил за его приближением с неприличным плотоядным выражением. Когда Анатоль Филатр проходил мимо, Пилат, еще более важный, розовый, бородатый, напыщенный как никогда, улыбался во всю ширь бороды и говорил:
— Ну что, Филатр, как вы себя чувствуете?
Эта фраза, произнесенная другим, была бы проявлением вежливости. Но из уст Пилата она звучала жестоким намеком, ставила Филатра на свое место, напоминала о сделке между ними. «Как вы себя чувствуете?» Означало: «Не изволите ли вы умереть вскорости, чтобы я смог вернуть свои пятьсот франков?».
Смущенный Анатоль Филатр опускает голову и сухо покашливает.
— Так себе, — стонет он, — кашляю постоянно, и в боку покалывает….
— Пока чувствуешь бока, значит смерть не под боком, — каламбурит Пилат.
Анатоль Филатр, измученный таким сарказмом, пожимал три коротких и мягких пальца, которые ему протягивал Пилат и продолжал свой путь, сгорбленный и опустошенный. На следующий день его мучения опять повторялись в то же время и при тех же обстоятельствах.
Сын неба был честным должником, но сейчас он не в состоянии оплатить долги. Он обналичил ничем необеспеченный чек. Превратив свою кончину в деньги, он стал ожидать смерти. Ему кажется, что Пилат теряет терпение и возмущается его стонами и изнуренного видом, хочет, чтобы ему заплатили как можно быстрее. Пилат, беспощадный в делах, чувствует, что этот доходяга ускользает от него. И Анатоль Филатр проявлял изобретательность, придумывая каждый раз новые уклончивые ответы.
— Кашляю с кровью, месье Пилат, что бы это значило? — спрашивал он.
Или:
— Давление 280, это опасно?
Или еще:
— Чтобы вы сделали, если у вас одышка, аритмия….
Пилат отвечал:
— Я бы себя вылечил! А вот, вы, это другое дело…
Анатоль Филатр уходил так, как будто за ним гонится целая армия судебных исполнителей. Ах, если бы он смог сэкономить пятьсот франков, с какой радостью он вернул бы их месье Пилату!
Но, увы! Он стал терять всякую надежду, желание жить, и замечал, что говорит о себе в прошедшем времени. К Новому году он получил открытку от своего мучителя. На бристольском картоне было написано просто и коротко: «Месье Пилат всегда помнит месье Анатоля Филатра»
Это было слишком. Пилат преследует его в собственном доме, форсирует закрытые двери его души, указывая черным по белому, что ему надоело ждать, и что ему нужна шкура Филатра в кратчайший срок. Конечно, он был прав, монстр. Анатоль ведь сам продал себя и теперь больше не был человеком. Только товар. Коммерческая сделка. А как же душа? Божий уголок? Все кончено. Остается только вес, объем, габариты.
Анатоль Филатр сунул открытку в карман и обхватил голову руками:
— Кто тебе пишет? — спрашивала Матильда.
— Один…один старый друг … Ты его не знаешь….
Голова шла кругом. Анатоль Филатр притворился, что у него мигрень и пораньше лег спать. Но всю ночь не сомкнул глаз. Какая низость. Это ему не дает покоя. Он просто обязан заболеть и умереть. Скрипя зубами, он искал у себя симптомы освобождающей болезни. К четырем часам утра он обнаружил сильный шум в ушах, горечь во рту, сильные рези в желудке и перебои в сердце. И заснул с полной уверенностью, что наступила агония. Ему снилось, что Пилат, в черных перчатках, с глазами, влажными от слез, пришел с ним прощаться. Он чувствовал, как пышная борода щекочет лицо, между всхлипами Пилат повторял: «Я вас уважаю, Анатоль Филатр… Я вас уважаю…»