– А это что?
Хозяйка нагнулась над черным квадратиком в деревянной рамке.
– Грифельная доска?
Да. Чья-то доска, забытая в парте. Никто ее не нашел, никто не взглянул на нее. Никому нет до нее дела. Неумелой рукой на ней написано слово «яблоко».
Я поднял глаза на хозяйку. Вид у нее был равнодушный. Безучастный. Она разглаживала руками фартук.
Я отвернулся к стене.
На секунду. Короткий всхлип без слез. Достаточно, чтобы эти шесть букв навсегда впечатались в мою память. Я даже услышал скрип мела по доске. Кто из вас написал это «яблоко»?
Снова повернувшись к хозяйке, я увидел, что она смотрит на меня смущенно.
Ей было неловко видеть, как я взволнован.
Немецкие грузовики остановились перед Домом 6 апреля, когда только что прозвонил колокол к завтраку.
То был первый день пасхальных каникул. Все дети в сборе. Даже пансионеры. На столах кружки с дымящимся какао, редким лакомством, которое прислал папаша Вюшер, владелец кондитерской в Бильборе.
С тех пор много лет общая столовая была закрыта. Мадам Тибоде осталась стоять на пороге. Полумрак, сквозь закрытые ставни пробиваются лучи света, в них пляшут пылинки. Пол перестелили, а с потолка облетела штукатурка. Запах гнили и сырости. В углу свисает кусок лепнины. Когда была облава, нынешняя хозяйка работала в Белле на заводе резиновых уплотнителей, в двадцати пяти километрах отсюда. А здание купила в 1950-м.
– Посередине стоял стол, – сказала она, указывая на центр комнаты.
С грузовиков соскочили солдаты. Человек десять – пятнадцать, свидетели точно не помнят. Все из 958-го зенитного батальона и из 272-й дивизии вермахта. Обычные солдаты, не эсэсовцы. Командовали, как говорят, трое гестаповцев в штатском. Один из них – явно начальник. В шляпе и габардиновом пальто. Он остался во дворе у фонтана, остальные с воплями ворвались в Дом.
– Немцы! Уходи! – успела прокричать своему брату доктор Сара.
Леон, спускавшийся по лестнице, побежал наверх. И выпрыгнул из окна на задний двор. Помчался через поле, забился в ежевичные заросли. За беглецом погнался немецкий солдат. Все обыскал, потыкал в заросли прикладом. «Он был совсем рядом. Не может быть, чтобы он меня не заметил», – много лет спустя расскажет доктор Леон Рейфман.
Офицеры вермахта, в чье распоряжение поступит Дом в Изьё, будут ругать гестаповцев свиньями. Иные будут вслух сожалеть о том, что в эту операцию втянули солдат.
Все происходит быстро и страшно. Солдаты выламывают двери, хватают детей из-за столов, обыскивают классную комнату, ищут на чердаке, под кроватями и партами, толкают с лестницы тех, кто замешкался, собирают дрожащих детей на крыльце. Ни чемоданов, ни сумок, ни сменной одежды при них – ничего. Всех, кто в чем есть, сгоняют на огромную террасу и окружают. Дети запуганы. Старшие обнимают малышей, чтобы они перестали реветь.
Жюльен Фаве, работник, видел, как плакали дети.
Он был в это время в поле. Вопреки обыкновению, никто из приютских мальчишек не принес ему завтрак. Это его обеспокоило. Поэтому на обратном пути, возвращаясь, как он выражался, «к хозяевам», он решает заглянуть в Дом детей. Грязный, в коротких штанах, без рубахи. Тут он видит Люсьена Бурдона, который выдавал себя за «беглого лотарингца», – тот свободно расхаживает перед немецкой легковушкой.
Фаве останавливает немецкий солдат и спрашивает на ломаном французском:
– Вы прыгать из окно?
Немцы все еще ищут сбежавшего Леона.
Жюльен Фаве не понимает. Фаве – простой малый. Батрак, как он сам говорил. К нему подходит человек в габардиновом пальто и низко надвинутой шляпе, стоявший у фонтана. Долго молча разглядывает.
Спустя много лет Фаве узна́ет этот взгляд и это лицо на фотографиях в газетах. И скажет под присягой: да, это тот самый человек, который 6 апреля 1944 года в Изьё велел ему идти домой. Он уверен. Давая показания, он назовет его имя:
– И тогда Клаус Барби сказал мне что-то вроде: иди отсюда!
Фаве пошел прочь, но успел увидеть, как перепуганных детишек пинают ногами и заталкивают в грузовики. Двое подростков, Тео Рейс с приятелем, спрыгнули из кузова и попытались убежать. Обоих быстро поймали. Избили, поволокли по земле и снова закинули в грузовик, прямо на головы другим, взвывшим от боли детям.
– Как мешки с картошкой, – скажет позднее Люсьен Фаве.
Фермер Эзеб Пертико хотел подойти к своему работнику. Солдаты его не пустили.
– Не выходите, месье Пертико, сидите дома! – крикнул ему из грузовика Мирон Златин.
Чтобы заставить замолчать мужа директрисы, немецкий солдат стал его избивать. Прикладом в живот, сапогом по ногам. Из показаний того же Люсьена Фаве: