– Самое главное для охотника – уметь бросать в небо шапку и перетаскивать ружье с места на место.
Мерген прошел молча. Но Бадма уже ядовито бросил ему вслед:
– Стрелять он научится, когда отпустит бороду!
И тут, как назло, неподалеку на колодезном журавле появилась ворона и закаркала.
– Ха! Ворона тебе накаркнвает удачу в завтрашней охоте, – выкрикнул Бадма.
– Завтра он трех волков убьет! – съязвил кто-то в тон сыну богача.
– Карр, карр!
Мергену показалось, что все зло, которое питали к нему пересмешники, сейчас собралось в этом глумливом карканье вороны, словно и она была из шайки Бадмы. Он вскинул ружье и, еще не сообразив, что делает, выстрелил.
Ворона свалилась со столбика. И вся компания Бадмы смолкла.
Почти не целясь, Мерген застрелил эту птицу. Против такого ничего не мог сказать даже Бадма. Зато друзья Мергена пришли в дикий восторг. Они подняли Бадму на смех, начали дразнить его, отпускать колкости. Тот не смог им ответить. А уйти было стыдно. Так и топтался на месте, как на горячих углях. Но и это не ускользнуло от колючих глаз друзей Мергена.
– Что топчешься, как грешник на раскаленной сковородке? – сквозь зубы процедил Араша, лучший друг Мергена.
Араша, как и Мерген, был одет во все отцовское, но чувствовал себя независимо и нисколько не боялся дружков Бадмы. После очередного взрыва смеха по поводу адской сковородки Бадма засунул руки в карманы. Араша знал, что это было сигналом к драке, но продолжал в том же духе:
– Смотрите: он и руки прячет, чтобы не обжечь об наши кулаки.
Драки в присутствии взрослых заводить было нельзя. Но Бадма поклялся своим сообщникам, что этого он так не оставит.
Когда Мерген отнес ружья и вернулся к друзьям, отец сказал ему:
– Сними попону с верблюдицы и отгони ее пастись к соленому озеру.
– Почему к соленому, пап? Там трава плохая. Лучше в старую балку, – сказал Мерген.
– Сегодня она может принести верблюжонка. Но перед родами постарается уйти подальше от людей, в степь, а там на нее волки могут напасть.
Друзья Бадмы даже удивились, как их предводитель внимательно прислушивался к тому, о чем говорили отец и сын.
– А от соленого озера она никуда не уйдет. Сам знаешь, какое лакомство для верблюда соль.
Мерген с друзьями охотно побежал к верблюдице.
А Бадма тут же увел свою ватагу. У него родился план мести Мергену и его приятелям за насмешки. И он на ходу поделился этим планом со своими приспешниками.
– Ну, здорово! – выслушав Бадму, похвалил один из его дружков. – Если это удастся, то отец сам всыплет Мергену так, что он запомнит на всю жизнь.
– По тридцать копеек даю каждому, кто будет дежурить возле верблюдицы, – объявил Бадма.
Щедрость была неслыханная! И пятеро из ватаги согласились проснуться чуть свет, чтобы осуществить каверзу, за которую расплачиваться перед отцом будет Мерген.
В гостях у коршуна
Хара за день проголодался и был рад, что зеваки наконец-то разошлись. Он вошел в кибитку в надежде отдохнуть у домашнего очага, поужинать и сразу же уснуть. Но не успел переступить порог – на него набросилась мать:
– Чему ты учишь сына! В его лета мы уже пасли табуны, работали от зари до зари. Через два-три года парню жениться, а он у тебя ворон стреляет!
Хара сел возле круглого столика. Жена тут же молча поднесла ему большую пиалу холодного чигяна. Она боялась свекрови, когда та начинала бушевать, и в такие минуты ходила безмолвной тенью.
– Рано он у тебя в безбожники выходит! – продолжала старуха, – Ты позволяешь ему убивать божью тварь даже в полнолуние! Смотри, Хара, добром это не кончится. Накличете вы беду своей стрельбой! Попомни мое слово… Бог вас еще покарает за ту охоту в полнолуние.
Да, это случилось совсем недавно. Отец и сын, возвращаясь из степи, заметили стаю уток, севшую у края озера. Ну и настреляли. Пришли домой обвешанные трофеями. Рады-радехоньки. А старуха на них набросилась.
– Вы, грешники, совсем забыли о боге и его законах. Кто же стреляет в полнолуние!
Уток она выбросила собакам, а внука отхлестала ремнем.
Хара тогда смолчал. Охотничья страсть затмила ему память в тот вечер, и он забыл, что как раз наступило полнолуние… А сегодня решил: пора твердо заявить матери, что по ее законам он жить больше не будет. А сын и подавно. И, утолив жажду чигяном, Хара спокойно и уважительно сказал: