Итко встретили знакомые алтайцы:
— Иткоден — сын Олонга.
Покорные, молчаливые, испуганные неожиданным налетом колчаковского отряда, сопровождаемого белыми партизанами из кержаков, сбившись в круг, рассказывали алтайцы друг другу о разграбленных аилах, уведенных стадах, избитых женах и детях. Усевшись в круг, дымя трубками, они печально качали головой.
Подошли трое партизан с котелками, и один, пнув в спину старика, крикнул:
— Эй вы, вшивые, дойте коров!
Алтайцы послушно брали котелки и шли доить коров.
Партизаны кололи баранов. От жареного духа текли у алтайцев слюнки. Послали к начальнику одного спросить разрешения заколоть барана.
Кричал на него начальник:
— Жрите кобылье молоко!
Покорные алтайцы, кликая своих кобылиц, ложились на спину под брюхо и сосали кобылье молоко.
Испуганные дневной гонкой кони не ели сочные травы, а, вырывая копытами землю, ржали, перекликаясь. Итко через кусты отполз к стаду, где коней хранил караул. В небе сверкали яркие в прозрачном горном воздухе звезды. Пылали разбросанные костры по долине.
Партизаны деревнями сидели у костров и делили имущество: у каждого набиты сумы алтайским добром.
В ущелье от скал и леса темнело раньше заката солнце. Под утро тлеют костры. Итко, захватывая дыхание, ощупывая впереди рукой камин, сполз по косогору. Лошади, зачуяв шабарчание камней, тихо заржали. В темноте перекликнулись часовые. Замер вытянувшийся между камнями Итко. Среди сотни лошадей нюхом кочевника нашел свою любимую чубарую и, проползая в стаде, тихим свистом звал ее за собой. В шиповнике разодрал лицо в кровь, а чубарая тыкалась мордой в ноги. Неожиданно перекликнулись часовые, кобылица, точно в ответ, заржала. В траве залег Итко.
— Гляди, у тебя конь убег, — крикнул часовой. Второй часовой, ругаясь, загнал чубарую в стадо. Ржали встревоженные кони, перекликались часовые, занемел в бадане Итко.
«Бежать без коня нельзя, пропадешь…»
Не откликалась на свист Итко загнанная чубарая, только один часовой крикнул другому:
— Чего ты свистишь?
— Кто свистит, сам наверное носом свистишь.
В сизеющем утреннем тумане выполз Итко из бадана. Сигналом для подъема лагеря был выстрел. Утром алтайцы опять доили коров для партизан и припадали ртом к кобыльему молоку.
Вместе с солнцем снимался в поход лагерь. Через нагорные луга, ущелья, через ледяные перевалы гнали табуны.
В лесных трущобах несколько лошадей изломали ноги, а коровы скатывались с отвесной кручи в пропасти.
В каменистых пустынях Кош-Агача солнце жжет камни, камни жгут обувку, мелкий щебень ранит овцам и скоту ноги. Не пошел табун, лег на мшистые лужайки. Обвинили алтайцев-погонщиков. С руганью и плетками налетели на алтайцев партизаны. Но Кайгородов, начальник отряда, зычным окриком и выстрелом из нагана остановил кержаков. Собрал отделенных бородачей и, тихо кидая, им сказал:
— Не трогать алтайцев! Заупрямятся, ничего с ними не сделаешь, — я их иначе возьму!
Пришпорив коня, подъехал к алтайцам. Соскочил перед алтайцами с коня, набил трубку и, зажигая, подал старику Урупсаю. Молча, усаживаясь в круг, принимали алтайцы трубку. Обошла трубка круг: после трубки дружбы враг становится другом. Кайгородов внимательно следил за курящими. Простодушные алтайцы радостно улыбались. Последним докуривал трубку Итко. Кайгородов вытянулся на камне:
— Кочевники горного Алтая! Сотни лет ойротские племена пасли табуны кобылиц в логах рек, кормили на вершинах коз и овец. Жирные земли Алтая были вашими владениями, но царь населил крестьян, лучшие долины отдал монастырям. Теперь нет царя, и большой начальник хочет отдать вам голубой Алтай, и вы изберите великого Хана-Ойрота… Теперь вы должны помочь большому начальнику, а за весь скот в Улале получите товары и подарки!
Вечером доверчивые алтайцы, собравшись у костра, пели песни Хану-Алтаю:
Зачарованные песней, музыкой легендарных старых веков и вкрадчивой речью Кайгородова, первую ночь засыпали спокойно погонщики; только Итко, ворочаясь, про себя разговаривал с матерью и допевал песню Урыпсая: