Последними в зверином царстве бежали волчьи стаи. Они, сытые, в блеске глаз, с капельками крови на губах, гнали оставшихся маралов, архаров, догоняя, перекусывали горло и пили горячую кровь. С такими же окровавленными мордами прибегали из ущелья собаки.
Тохтыш в десяти шагах от аила убила бегущего марала.
День, два — нет Олонга. Сжимается сердце у Тохтыш. Пролетели все птицы, убежали все звери. Из леса стали возвращаться голодные собаки. Обнаглели волки, каждую ночь тащили жеребят; днем на обессилевшее стадо нападали стаями вороны и двум баранам выклевали глаза.
Тохтыш рубила у речки мерзлую осоку, Тийбе сидела у костра и обтаивала сосульки. Травой подкармливала лучших кобылиц. Ночами разводила костры у стада и стреляла по волчьей стае, что полукругом оцепляла аил и выла протяжно и надрывно. Утром на ходу слипались глаза у позеленевшей Тохтыш. Но гнала сон Тохтыш, вскакивая на коня и объезжая ущелья, снова кричала:
— Оло-о-онг!
На пятую ночь свалилась в изнеможении Тохтыш. Насели волки. Дрожал аил от стада. Отбивались кони копытами, а быки ударами рогов. На утро нашла Тохтыш трех зашибленных, распоротых волков, а вокруг аила по наледи кровь, кишки: загрызенных овец, жеребят и искусанную кобылицу. Тохтыш, скользя по кровяной луже, подошла к ней: кобылица билась об лед головой, из прокушенного горла и холки сочилась сукровица.
Тохтыш сбегала за уздой, схватила за ухо бьющуюся морду и надела узду:
Вернулась в аил, зарядила картечью кремневку, отойдя от лошади на шаг, выстрелила в морду. Мутной слизью потекли глаза кобылицы, по Тохтыш избегала глядеть в них: ей нельзя есть головы животных, свежей рыбы и смотреть в глаза мертвым животным, а то сын родится плохим. Лошадь в судорогах вытянулась. Намазывая ее морду маслом, Тохтыш вскрикивала:
Над убитой лошадью присела на корточки Тохтыш и заплакала. Редко плачут кочевники, но слезы их горькие. На крик прибежала Тийбе, и потянулась ручонками к материнскому лицу.
От соленых слез, липкой крови и материнского вытья захныкала Тийбе. Собаки не выдержали и подхватили вой человека. Лошади протяжно заржали, мычали коровы, блеяли овцы…
Но скоро Тохтыш охрипла. Вспомнив Олонга, который «гоняется по тропам за пушистым зверем», Тохтыш, оставив плачущую Тийбе, вскочила на лошадь и еще раз объехала ущелья, криком зовя мужа. Но никто не ответил Тохтыш. Только эхо. Приехав к аилу, нашла Тийбе спящей. Собаки, пачкая морды в крови, рылись в кишках лошади.
Тохтыш подбросила дров в костер и стала упаковывать все в сумы.
На старую спокойную кобылицу усадила дочь, которая, подражая матери, махала камчой и кричала на лошадь, объезжая несколько раз вокруг аила. Тохтыш угнала вперед баранов, потом в кучу согнала коров, а лошади сами табунились, цокая копытами о лед.
В протяжном ржании лошадей, мычании коров, блеянии овец двинулся печальный караван из долины, где бог ветров послал ледяную смерть. Дули ветры, но не осыпалась снежная пыль, ветер выл и стонал в обледененных сосульках кедров. Тохтыш, любившая, петь в дороге длинные песни кочевников, ехала молча, беспрерывно набивая трубку за трубкой. Шестилетняя Тийбе также важно дымила трубкой.
Скоро стала отставать бурая с белыми пятнами корова; она, обессилев, легла на землю. Тохтыш ударила ее камчой, и корова поднялась, побежала вперед. За ней побежали собаки: они хватали ее за ляжки и заставляли бежать быстрее, догонять стадо. За коровой летела стая воронов; легла корова, — вороны уселись на деревьях, изредка перекаркиваясь. К вечеру корова, спускаясь с горы, перевернувшись, упала ничком. Тохтыш долге била ее камчой, корова мотала хвостом, поднималась на передние ноги и снова падала набок, — не помогали кусающие за ляжки собаки. Тохтыш, свистнув собак, поехала догонять ушедшее стадо.
Вороны с гортанным клекотом закружились в воздухе и, точно по команде, осыпали корову.
Большой сизый ворон, на белом носу которого чернела капельками кровь, снижаясь кругами, сел на коровью голову. Он вытянул нос и долбанул в стеклянеющий мутный коровий глаз. Вскочила со стонущими рычаниями корова, — закружились взлетевшие вороны, — но через несколько шагов, храпя кровяной слюной, споткнувшись, упала набок. Когда Тохтыш отъехала далеко и в последний раз оглянулась, она вдруг увидела, что вороны оставили корову и уселись на деревьях.