— Может, выдернем, товарищ лейтенант? Хлеб — дело святое.
Ермаков оглянулся и не различил идущих сзади танков за пылью — видно, сильно отстали. Сады близко подступали к дороге, и двигаться уступом тут нельзя — приходилось растягиваться.
— Петриченко, ну-ка, подверни к этому тарантасу, возьмем на буксир.
Танк вильнул, остановился, зависнув гусеницей над кюветом, и лейтенант первым спрыгнул на дорогу, вышел вперед, знаками заставив машину попятиться. Стрекалин бросился освобождать от защелок толстый стальной буксир. Двигатель смолк, и лейтенант, подойдя к шоферу, спросил:
— Что, папаша, помочь?
— Да не откажусь. — И начал объяснять с виноватой улыбкой: — Хлеб в соседний район везу — пекарня у них там на ремонте — и решил дочку попрактиковать. Она у меня учетчицей на хлебозаводе, иногда вместе ездим. Ну и крутанула руль.
— Несерьезная практика, — строго заметил Ермаков.
— Да нет, она три месяца, как сдала на любителя. А тут после города расслабилась. Месяц теперь руля не доверю, и зачеты буду еженедельно принимать. — Он улыбнулся доброй серьезной улыбкой. — Дело знаем, товарищ… — Шофер вопросительно глянул на плечи Ермакова, где под комбинезоном проступали очертания погон.
У Стрекалина одну защелку заело, он чертыхался, выгибая трос во все стороны своими ручищами. Дверца кабины скрипнула, и веселый девчоночий голос заставил танкистов глянуть в одну сторону.
— Вася? Ты?!
На подножке фургона стояла девушка в чистеньком, ладно сшитом комбинезоне…
— 3-здравствуй, — неуверенно ответил Стрекалин, и даже сквозь слой пыли стал заметен румянец на его щеках. Он быстро глянул на лейтенанта и в смущении так сильно дернул трос, что поломал защелку, вызвав сердитый окрик подошедшего Петриченко.
— Э-эй! Поосторожней лапами-то! Это тебе танк, а не бессловесная тварь. Мне перед Зайцевым за него отвечать.
Не обращая на Петриченко внимания, Стрекалин поспешно отрапортовал:
— Готово, товарищ лейтенант! Дернем, что ли, а то сзади подходят?
Сквозь редеющую завесу пыли вместе с низким волновым гулом катились слоновьи туши танков.
— Иди к ней, — негромко распорядился Ермаков, заметив, что девушка спрыгнула с подножки.
Танк двинулся и, словно игрушку, выволок грузовик на дорогу. С помощью шофера лейтенант отцепил трос от грузовика и сам закрепил его на танке, краем глаза следя за девчонкой и Стрекалиным — они, кажется, и словом не перемолвились, стояли посреди дороги и смотрели друг на друга…
Ермаков обернулся к шоферу, пытавшемуся помочь с тросом.
— Не давайте ей больше руля. Ни через месяц, ни через год — никогда не давайте… Сейчас обойдите мой танк и двигайтесь впереди. Иначе вам долго ждать. Не лезьте в пыль, ни в коем случае не лезьте. Слышите? А тыл ваш я беру на себя.
— Есть, товарищ лейтенант! — ответил шофер весело. — Да я ведь и сам бывший танкист, к тому же ремонтник, дело знаем!
— Стрекалин, пора! — окликнул Ермаков, когда шофер ужо садился в кабину.
Девчонка сделала несколько торопливых шагов к Ермакову, звонко крикнула сквозь нарастающий танковый гул:
— А я знаю вас! Мне Вася рассказывал. Вы хороший, спасибо вам!..
Минут через пять Ермаков насмешливо, с укоризной сказал Стрекалину по переговорному устройству:
— Ах, Василий Степаныч, скучно это — в коротком увольнении знакомым девушкам о своем командире рассказывать. Уж вы-то, я думал, умеете находить темы для сердечных разговоров.
— Ничего я ей особенного не говорил, — смущенно пробурчал Стрекалин.
— Уплыл кораблик бе-елый, — пропел Петриченко. — Слушай, Вася, у нее сестренки случайно нет, а? Хоть постарше, хоть помоложе — лишь бы похожая была.
Стрекалин что-то заворчал в ответ. Ермаков переключился на внешний прием и, слушая потрескивание эфира, с грустью подумал, как бы он берег свою сестренку, будь она у него, и тогда, наверное, его отношения с девушками складывались бы лучше, легче и проще, если б была сестренка… Вдруг вспомнилась мать, постаревшая, с любящим, робким и словно бы укоризненным взглядом; ежилось сердце, и он сказал себе, что, как только вернется с учений, напишет ей длинное письмо, все-все о себе расскажет. Привезти бы ее, да куда привезешь — в холостяцкое общежитие? И не захочет она уехать из таежного поселка, где прошла ее жизнь, где отец похоронен…