— Она была актрисой? И на самом деле с ней ничего не случилось? — а вот последний вопрос уже был произнесен с надеждой на определенный ответ.
— Да, — кивнул я, не став отрицать это. — Узнал об этом через два года, когда родовое обучение завершилось.
— Ненавидел своего отца? — тихо спросила девушка.
Я отрицательно покачал головой, подняв почти пустой бокал. Вот ведь даже не заметил, как снова его чуть не осушил.
— За родителей и их необходимую суровость.
Не чокались, Рада тоже выпила.
— Нет, не ненавидел, — ответил я, наливая еще. — К тому времени я уже научился смотреть на вещи так, как положено королевскому палачу.
— Я просила тебя рассказать о первой любви, — вздохнула волшебница, — а ты рассказал о том, как лишился девственности. И в этом вы все, мальчишки.
— Я не сказал? — удивленно посмотрел я на нее. — Та, первая служанка. Я был в нее влюблен. Смысл был именно в том, чтобы возвышенное трепетное чувство низвести до банальной плотской утехи. Разрушить юность, растоптать сапогами суровой реальности.
Теперь ее лицо выразило глубокую задумчивость.
— И что теперь? Ты с тех пор относишься к любви, как…
Я поднял руку, останавливая ее:
— Я этого не говорил. Речь шла именно о подростковой романтике. Урок был не в том, чтобы относиться к чувствам легкомысленно. Наоборот. Нужно быть… — я запнулся, пытаясь сформулировать мысль. — Нужно быть серьезным. Серьезно и ответственно относиться к чувствам.
— Ты пьян, — рассмеялась Рада.
— Попробуй выговорить определение третьего закона Дорана-Говера, я на тебя посмотрю, — хмыкнув произношу я.
— Даже не буду пытаться, — открестилась волшебница улыбаясь.
— Ага, и это значит, что ты ничуть не трезвее меня.
Мы оба улыбались. А я чувствовал, как действует хмель. Рада, и без того не обделенная красотой, открылась мне с новой особенно притягательной стороны. Мой взгляд скользил по ее фигуре, по самым соблазнительным и волнующим местам, прикрытым обтягивающей одеждой. Делаю усилие над собой, чтобы отвернуться в сторону. Если она заметит мои взгляды сейчас, после смерти Барнсара… Не хочу портить отношения, едва перешедшие в дружеские и доверительные. Даже подумываю применить какое-нибудь из отрезвляющих заклинаний. Такие трюки совсем неполезны для здоровья, но мне становится все труднее сдерживать себя. Ведь, положа руку на сердце, она мне нравится, она меня привлекает.
И, как-то справившись с эмоциями, поднимаю на нее взгляд… Замирая пораженный.
Рада смотрит мне в глаза, сидя вполоборота. Сидя в самой соблазнительной позе, которую я видел в жизни. Все, каждая деталь, нога, закинутая на ногу, руки, будто поддерживающие и поднимающие грудь, наклон головы, играющая полуулыбка. Я, кажется, мгновенно протрезвел, снова захмелел и вообще забыл, как дышать. С трудом сглатываю вставший в горле ком, ловя себя на желании сказать ей, насколько она красива. Но она и сама видит, наслаждается моей растерянностью, дышит глубоко и тяжело.
— Выпьем… — мысли путаются.
Надо сказать что-то такое, что нас обоих отрезвит. Выпить за долг семье, за павших друзей, да за самого Барнсара, в конце концов. Надо разорвать этот момент. Но Рада поднимает свой бокал, чуть облизывает губу, заглядывает мне в глаза, ожидая, что я скажу. И я говорю:
— За все то, что нам позволяет сделать алкоголь, и что мы не решаемся делать в другое время.
Я сказал это. Не должен был, но сказал. И Рада улыбается, поощряя мой тост. Пьем, не разрывая зрительного контакта. Я хочу ее. Желаю. И знаю, что завтра буду очень зол на себя, но остановиться уже не могу.
— И что же тебе такого хочется сделать, на что ты не решаешься в другое время? — спрашивает Рада, с вызовом глядя в мои глаза.
— Это…
Уже через несколько мгновений я роняю ее на кровать, целуя в немного липкие от алкоголя губы. Волшебница почти не сопротивляется, скорее лишь обозначает некоторые рамки приличия. Но все это меня уже не волнует, потому что мои губы начинают обследовать ее шею, а руки забираются под рубашку, наслаждаясь горячей и нежной кожей.
Остатка самоконтроля хватает заблокировать брошенным заклинанием дверь.
Глава 5
Проснулся я в одиночестве. Ладонь не нашла девушки, я ощутил лишь простыни, все еще горячие и влажные, все еще несущие в себе запахи тел и нашей страсти. Но ее самой не было. Не было ее вещей. А мой сонный разум медленно осознал произошедшее вчера. И когда пришло это осознание, смачно приложил себя ладонью по лицу.