Корантина высвободилась из объятий сына.
— Мой мальчик, — сказала она, — ты имеешь право все знать, но пусть это еще некоторое время останется тайной.
— О, матушка, у меня нет других желаний, кроме твоих. Храни свой секрет. Пусть он, так же как и тайна представшего передо мной видения и дара моего родителя, раскроется тогда, когда этого захочет Бог.
— Клянусь, ты все узнаешь, — печально промолвила Корантина. — Если ты видел своего отца, значит я тоже скоро увижу его. Ты узнаешь обо всем, когда… — она окончила фразу так тихо, что Жоэль не слышал ее, — когда смерть избавит меня от необходимости краснеть перед тобой.
С этого времени жизнь матери и сына изменилась. Корантина стала мрачной, ее энергичность пошла на убыль. Предоставив Жоэлю заботу о ферме, она заточила себя в своей комнате. Часто можно было слышать, как она нахмурившись, повторяет, словно одержимая навязчивой идеей:
— Я наказана рукой своего сына.
Корантина уже давно перестала ходить на кладбище ухаживать за могилой родителей, так как клеветники даже теперь при встрече оскорбляли ее — в сельской местности грязные сплетни едва ли могут заглохнуть. Ее единственной прогулкой стала дорога на пустынный берег, где высилась Гробница гиганта. Любопытство однажды побудило Жоэля последовать за матерью, и он узнал о цели ее странных походов.
— Уверен, что я видел своего отца, и что эта шпага принадлежала ему, — говорил себе Жоэль, гордо улыбаясь при мысли, что является отпрыском человека, обладавшего столь величавой и впечатляющей внешностью.
Тем временем лицо бедной женщины похудело, вокруг глаз образовались коричневые круги, кожа приобрела желтый цвет старой слоновой кости, а в пышных волосах появились серебряные пряди. Пожалуй, только сын не замечал происшедших перемен, ибо мать всегда оставалась для него одной и той же.
И все же Жоэль со временем становился все более серьезным. Он не воздавал за оскорбления ударами палки или счастливо приобретенной шпаги, ибо никто больше не осмеливался в присутствии юноши делать недостойные намеки на его происхождение, видя угрожающее выражение на его лице, когда он подозревал нечто подобное. Шутка теряет прелесть, если она грозит шутнику смертью. Никто не верил, что Жоэль забыл оскорбление, и меньше всех молодой дворянин, нанесший его.
Природную веселость юноши часто омрачала тень беспокойства. Взгляд его, блуждавший в пространстве, внезапно становился неподвижным, и старые кумушки говорили, что молодой господин с фермы Корантины «видит бродящих по пустоши», имея в виду посланцев иного мира, сообщающих смертным дурные вести. Жоэль часами бродил по берегу, будто нечто невидимое для остальных приковывало его взгляд, устремленный в сторону материка.
Корантина читала мысли, роящиеся в голове сына, ибо встречая его дома, она говорила, прижимая юношу к груди:
— Ты ведь не уедешь, дитя мое, покуда я жива?
Корантину терзала самая разрушительная из всех болезней — горе. Она не сомневалась, что ее храбрый возлюбленный лежит в могиле, и что шпага, найденная устремившей острие из-под земли к небесам, являлась его даром. В отсутствие Жоэля женщина тайком расспросила Плуэ, и он описал ей спутника епископа ваннского, отличавшегося огромным ростом и внушительными манерами. Корантина твердо уверилась, что отцом ее ребенка был именно этот человек, бросивший вызов королю и его войскам. И хотя старый солдат никогда не слышал, чтобы его именовали иначе как «Портос», ни он, ни его крестница не сомневались в благородном происхождении офицера. К несчастью, ваннский епископ бежал, объявленный вне закона. В этом столь отдаленном месте никто не знал, что король простил его по просьбе своего любимого капитана мушкетеров. Корантина и Плуэ даже представить не могли, что Арамис, спасшийся, благодаря своей принадлежности к ордену Иисуса, приобрел в Испании высокое положение. Они оба верили, что секрет похоронен в Гробнице гиганта. Рыбак отправился туда и попытался выкопать кости храбреца, но не смог даже сдвинуть с места огромные валуны и не стал прибегать к чьей-либо помощи, не желая, чтобы посторонние тревожили останки.
Когда Плуэ возвращался сообщить о своей неудаче крестнице, которую не видел несколько дней, он встретил посланца, спешащего к священнику. Корантина лежала в постели в тяжелом состоянии: недуг женщины был душевным, и лишь врачеватель душ мог облегчить ее страдания.