Старик открыл дверь и предложил шевалье войти.
«Да, он, безусловно, слишком вежлив, — размышлял бретонец. — Горе мне! Конечно, сейчас я снова окажусь в темнице».
Старик махнул рукой, пропуская Жоэля, который безмолвно повиновался. Шагнув через порог, он воскликнул:
— Черт побери! Где я?
Глава XX
КАНУН КАЗНИ
Ничто не могло меньше походить на камеру в Бастилии, чем комната, в которой очутился Жоэль. Все здесь было другим — ни зарешеченных отверстий для воздуха, ни холодных голых стен, ни скудной шаткой мебели и жестких коек. Все сверкало роскошью и новизной — повсюду были изображены Купидоны, пастухи и пастушки, ибо тогдашняя мода предвещала стиль Ватто.[50] Помещение напоминало будуар герцогини, и Жоэль подумал, что, видимо, тюрьма переполнена и его решили поместить на одну ночь в апартаменты жены коменданта. Даже в доме детей короля юноша не видел большей элегантности, и потому он повторил вопрос с возросшим удивлением.
— Шевалье у себя дома, — ответил толстяк.
Чело молодого человека омрачилось, словно предвещало бурю.
— Дома? Вы что, смеетесь надо мной?
Толстый старик, казалось, испугался раздраженного взгляда Жоэля. Он слегка отшатнулся, выпятив живот в качестве наносного бруствера, и ответил хриплым голосом, в котором слышался страх:
— Спешу заверить шевалье, что никто не думает смеяться над ним. Я просто выполняю полученные распоряжения, которые предписывают мне запереть шевалье в этой комнате.
— Этого я и ожидал, — отозвался заключенный.
— Да, запереть до завтра, когда за вами придут, чтобы… Ну, вы сами знаете, зачем.
Наш герой сделал жест, как будто разломил ветку надвое.
— Значит, это назначено на завтра? — спросил он.
— На завтрашнее утро, шевалье.
— Рано?
— К полудню, как обычно, все будет кончено.
— Ну, — сказал Жоэль, — благодарю вас, приятель. Я буду готов.
— Кстати, — продолжал толстяк, успокоенный оборотом, который принял разговор, — если шевалье желает подкрепиться…
— Понимаю, несчастному в моем положении нельзя отказать ни в чем.
— Я буду иметь честь подать холодный ужин, хотя это противоречит доброму старому правилу, гласящему, что человек должен отходить ко сну с пустым желудком.
— Отходить ко сну? — поморщившись, переспросил Жоэль. Когда он поднимался по лестнице, ему показалось, что из кухни доносятся аппетитные запахи. — Впрочем, вспоминаю, что приговоренному всегда позволяют напоследок сохранить хорошее впечатление о мире, который он покидает.
Толстяк проворно вкатил столик на колесиках, на котором был аккуратно разложен прибор на одну персону. К этому он добавил горячий золотистый суп в сосуде из голландского фарфора, огромный мясной пирог в глазури, жареную птицу в желе и окорок нежно-розового оттенка, казавшийся сошедшим с картины Иорданса,[51] не говоря уже о десерте: фруктах, сыре, пирожных и других лакомствах.
— Что все это значит?! — воскликнул Жоэль при виде таких изысканных яств. — Его величество неплохо обращается со своими гостями! Он ревностно следит за тем, чтобы они хорошо провели последние часы. Сочное мясо, пуховая перина в алькове!..
— Это всего лишь легкий ужин, — возразил его собеседник. — Шевалье сможет лучше оценить нашего повара, когда утром ему подадут завтрак.
— О, так я еще позавтракаю?
— Разумеется, перед процедурой…
— Ну кончено, как я мог забыть! — уныло промолвил Жоэль.
— Таковы правила…
— Да, я знаю, что не принято отказывать ни в чем тем, кого собираются подвергнуть наказанию… — Усаживаясь за стол, он провел рукой вокруг шеи и пробормотал: — Значит, позавтракаю я на земле, а обедать буду уже в раю!
Старик размещал еду на столе с торжественностью дьякона, устанавливающего на алтаре священные сосуды; его скорее можно было представить служащим мессу, чем сервирующим ужин. Серьезный, достойный и просветленный, с виноватым выражением на широкой физиономии, он стоял позади гостя с бутылкой Шамбертена в руке в позе мальчика из хора, держащего чашу, и внушал Жоэлю, расправляющемуся с остатками пирога.
— Это будет великолепное зрелище — люди станут драться за лучшие места, ведь часовня так мала!
О, значит, они собираются привести осужденного в часовню — очевидно, для религиозной церемонии, во время которой он должен покаяться в своих прегрешениях.
— Отец Лашез произнесет проповедь…
— Королевский духовник? Король оказывает мне великую честь!