— Чем могу служить, сударь? — с поклоном осведомился Каспар Браун, на смешанном немецко-французском наречии, распространенном в пограничных районах, где так часто встречались обе армии.
— Очень многим, мой славный житель лесов, — весело ответил шевалье. — Мне требуется комната и пища, моему жеребцу — стойло и корм. Полагаю, в желании поужинать нет ничего невозможного?
— На границе все возможно, если вы не спешите и готовы платить, — мрачно усмехнулся трактирщик.
— Можете располагать вашим временем, а за расходами я не постою, так как мне удалось спастись от рыцарей большой дороги.
— Проснись, ты, ленивая парижская девка! — рявкнул Браун. — Поставь в конюшню лошадь этого господина и поскорей возвращайся готовить ужин.
Хотя это было сказано по-немецки, гость уже знал начатки языка, а результат речи хозяина окончательно прояснил значение его слов. Незамеченная Жоэлем женщина, лежавшая у камина, тут же поднялась. Юноша сдержал восклицание, готовое сорваться с его уст, так как, покуда немец вешал ружье на стену, незнакомка предупреждающе приложила палец к губам. В своем крестьянском платье она походила на обычную служанку из трактира на берегу Рейна, но дерзкое выражение хорошенького, хотя и вульгарного личика и проворные движения миниатюрной фигуры выдавали в ней дочь Лютеции.[58]
— Вон там стоит кувшин со свежей водой, — угрюмо указал трактирщик, — можете смыть дорожную пыль. Не мешает ли вам ваше оружие?
Браун имел в виду рапиру и пистолеты на поясе гостя.
— Благодарю вас, приятель, — улыбаясь, отозвался Жоэль, — но я привык к этим безделушкам, и они не причиняют мне неудобств.
— Как хотите, сударь, — спокойно промолвил трактирщик, хотя его физиономия отразила досаду. — Тогда, если я ничем не могу вам помочь, позвольте принести вина.
Браун отошел в дальний конец комнаты и приподнял дверцу, за которой находилась лестница, ведущая в погреб. Едва он исчез, как возвратилась девушка, но она казалось, боялась вступать в разговор с вновь прибывшим, и задержавшись у камина, чтобы раздуть огонь, бросила на него странный взгляд, словно предупреждая: «Будьте настороже! За нами следят».
Чтобы скоротать время, шевалье стал рассматривать гравюры на стенах, нарушавшие однообразие штукатурки и изображавшие, в основном, святых или батальные сцены.
«Что может означать этот странный прием? — думал он. — Немец-хозяин и француженка-служанка, безусловно, не его жена или дочь, однако боящаяся его, как отца или мужа».
Тем временем вернулся трактирщик и поставил на стол две бутылки рейнского вина; еще до этого женщина постелила скатерть, поместив на нее две фарфоровых вазы с лесными цветами, ломоть холодного мяса косули с ягодным соусом, пирог с зайчатиной, несколько дымящихся сосисок и полированный оловянный кубок. Подавая на стол, она сделала сыну Портоса знак, дающий понять, что он может ужинать без опасений. Затем девушка возвратилась к камину, занявшись омлетом и тушеным кроликом.
Вдыхая аромат яств и глядя на уже красующиеся на столе холодные закуски, наш герой бросил шляпу на стол и воскликнул:
— К столу!
Браун метнул на женщину сердитый взгляд.
— Ты что не видишь, что господин все еще при оружии? — рявкнул он, возвращаясь к уже, казалось, исчерпанной теме, что вывело из себя нашего героя.
— Не имеет значения! — сердито откликнулся он. — Я становлюсь солдатом и должен привыкать есть и пить при полной экипировке.
— Так значит вы, сударь, солдат? — осведомился хозяин, явно стараясь придать своему тону невинность и простодушие, что сразу же стало бы заметным для более тренированного слуха.
— Да, хотя в настоящее время я скорее курьер из Парижа к маршалу Креки.