Мы отнюдь не безупречны здесь, на Уинкастер-роу. Мы не так уж благоразумны, и не так уж благородны, и не так уж великодушны. Как и у всех других людей, что-то вызывает в нас страх, что-то — гнев, нас мучают навязчивые идеи. Но мы добры к нашим детям и друг к другу, мы стремимся к совершенству, а совершенствуя самих себя, мы совершенствуем и весь мир. Я думаю, мы хорошие люди.
Как-кап, тук-тук. Не обращайте внимания на дождь. Фермерам он нужен. Молитесь Богу, чтобы он не был радиоактивным.
Мы не столько соль земли — в наши дни это в порядке вещей, — сколько щепотка пряностей, придающих вкус любой пище. В большинстве своем мы работаем с людьми — мы учителя, сотрудники телевидения, киностудий и издательств, или каким-либо образом связаны с театром, во всяком случае, считаем, что следует иметь эту связь. Мы — социальные работники, дипломаты и государственные служащие. Мы стремимся к правде. И поднялись — с большим шумом — чуть ближе к вершине этой горы, чем остальной мир. Мы храбры, если нет другого выхода. Мы поставим общее» благо — если на нас нажмут — выше личных интересов. Мы даже способны умереть за принципы, если только они не вредят детям.
Мы забрались сюда, на этот остров цивилизации, принесенные течениями, курс которых нам неясен; и живем теперь лучше, чем когда-либо могли ожидать.
Во всем мире есть такие, как мы — тесные группки поборников правды — в Нью-Дели и Сиднее, в Хельсинки и Хьюстоне, во всех больших городах всех стран; и во всех небольших городках и деревнях; повсюду — в Блендфорде, Дорсете и Мус-Джо, в Саскачеване, Ташкенте и Джорджии есть горстки таких, как мы; для нашей доброй воли нет языковых барьеров и политических границ, это огромный всплеск взаимной доброты. Мы читаем книги друг друга, слушаем стихи. На утренних воскресных сборищах или во время аперитивов перед обедом равно в Москве или Окленде, Нью-Йорке, Осло или Маниле наши дети ведут себя безобразно, они с шумом носятся по комнате, и, тревожно провожая их глазами, родители спрашивают себя, в чем их ошибка, почему дети берут у родителей их недостатки, а не достоинства. Неуверенность в себе отличает нас не меньше, чем стремление к правде.
При любом сборище на Уинкастер-роу, в котором участвовали дети, Джейсон, сын Изабел, оказывался самым шумным, драчливым и непослушным. Это был белокурый, крепко сбитый мальчик с сильными плотными руками и ногами, ярким румянцем и широко расставленными блуждающими по сторонам голубыми глазами, одно время ему пришлось носить очки с закрытым стеклом, чтобы зафиксировать взгляд. В младенчестве он много ревел и мало спал. К году он уже ходил и ломал все вокруг, еще через три месяца заговорил, чтобы четко сказать: «Не хочу». В два года он знал все буквы, но в шесть все еще не желал читать. Когда ему не удавалось настоять на своем, он пускал в ход слезы, когда было скучно, в ход шло бесконечное жалобное хныканье. Он требовал, и он получал, и был всеобщим любимцем.
Кап-кап, тук-тук. Одних детей труднее растить, чем других. Но постепенно из этих, самых беспокойных детей, вырастают самые покладистые и легкие люди. Такова мудрость Уинкастер-роу. Если никто не приучает тебя к дисциплине, в конце концов ты дисциплинируешь себя сам. Еще Кропоткин — давным-давно — сказал это.
Изабел и Хомер тоже говорили это своим соседям и друг другу. Они делили между собой победы и поражения, к которым вели их взгляды, так же, как делили жизнь, доходы и домашние обязанности. Изабел и Хомер были партнерами в Современном Браке, где все обсуждается и все делится пополам. Для нас на Уинкастер-роу Изабел и Хомер являлись примером того, как надо жить, нас только тревожило, что они не совсем вписываются в наше сообщество: Хомер приехал из Америки, Изабел из Квинсленда, Австралия.
Кап-кап, тук-тук. Для слепого дождь — лишняя угроза. Палка скажет тебе, где край тротуара, но вряд ли ты узнаешь, глубока ли лужа на мостовой. В дождь я остаюсь дома. У меня хорошие друзья, заботливый муж и есть одно из тех устройств, которые переводят голос на машинопись для зрячих и шрифт Брайля для личного пользования слепого. Благодарение Господу за прогресс, полупроводники и деньги.
Дождь все сильней барабанит по стеклам. Хилари включает паровое отопление: середина лета, а холодно. Предзнаменование того, что нас ждет! Но разве мужчины и женщины не могут быть и друзьями, и любовниками? Родителями и в то же время партнерами?
Хомер и Изабел поженились потому, что должен был появиться Джейсон. Мне сказала об этом сама Изабел, как и о многих других интимных вещах. Она была моей близкой подругой. Когда я только ослепла, не кто иной, как Изабел присматривала за мной. Моему мужу, Лоренсу, часто приходится уезжать. Он журналист, ведущий расследования, ему принадлежат последние страницы газет, и он нередко уезжает из дома. Изабел была моим поводырем в новом для меня пугающем мраке, пока я к нему не привыкла. Она была хорошим поводырем: тогда она еще не понимала, что такое страх, лишь позднее ее до этого довели. Она не могла постигнуть, что именно пугает меня в моем новом обиталище, она благополучно скользила по поверхности материального мира, мимоходом напоминая мне об осязаемых предметах: осторожно, стул, осторожно, ступенька, и понятных вещах: ты не можешь прочитать счет за телефон, но можешь позвонить по телефону и спросить, сколько надо платить; она не придавала значения тому неосязаемому, которое пугало меня и сбивало с толку, — безмолвным воплям, стонам и рыданиям у меня в мозгу. В ней была своего рода черствость, которая мне помогала, поразительный здравый смысл: казалось, она вовсе не думает, что потеря зрения такое уж огромное событие. Она оставалась слепа к моей слепоте во всех смыслах, кроме практического.