Дэнди повернулся лицом к камере. Улыбнулся. Казалось, он понимает зрителей, разделяет их чувства. «Мы с вами, — казалось, говорил он, — знали тяжелые времена. Но мы не дадим им нас ожесточить; они должны закалить нас, сделать прочными и гибкими, как сталь». «Надо забыть прошлое, — сказал Дэнди Изабел и миллионам других. — Завтра — новый день». Лоренс выключил телевизор.
— Слава тебе, Господи, — сказала Майя, извиняясь перед гостями. — Боюсь, когда дело касается новостей, Лоренс ненасытен.
— Бессмысленно делать вид, будто внешнего мира не существует. Кто остережен, тот вооружен. И, должен сказать, Дэндридж Айвел — лучшие новости, которые мы получали из США за многие годы. Ты, кажется, брала у него интервью, Изабел, когда только приехала в Лондон?
На обед подали беф-Веллингтон и картофельный салат. Холодные закуски были лично принесены бывшей любовницей Лоренса Элен, работавшей в кулинарии на Хаверсток-хилл. Еда лежала в белых коробках, туго перевязанных красной лентой. Французский стиль. Элен тяжело переживала слепоту Майи, чувствуя себя до некоторой степени виноватой, ведь ссора, которая привела рыдающую Майю на улицу, под колеса машины, произошла в основном из-за легкомысленных интрижек Лоренса, в том числе с Элен. Саму Майю никак нельзя было назвать легкомысленной, именно глубина ее чувств, часто замечал Хомер, и заставила Лоренса прыгать в чужие постели, в поисках не столько удовольствия, сколько легкости отношений. Но теперь слепота Майи, так сказать, узаконила глубину ее чувств — слепым разрешается быть серьезными, — и Лоренс стал предан ей душой и телом, а Элен, угнетенная отказом Лоренса видеться с ней и чувством ответственности за несчастье, случившееся с Майей, каждую среду вечером тащилась на гору с жертвоприношениями в виде копченой лососины, итальянской колбасы, беф-Веллингтона и прочих вещей, которые не рассыпаются по тарелке и их легко есть. Элен заботливо и придирчиво отбирала их.
— Предполагалось, что я возьму у него интервью, — поправила Изабел. — Тысячу лет назад, когда он был сенатором, членом комиссии по расследованию коррупции. Я считалась международным корреспондентом. Смешно. Мне даже заказали билет на «Конкорд», но я опоздала к отлету, и меня выгнали из газеты. Я не распространялась об этом. При таких обстоятельствах лучше помалкивать.
Изабел знала: чтобы тебе поверили, ложь должна быть как можно ближе к правде. По крайней мере часть твоей выдумки будет звучать правдиво.
— Возможно, Пиппа Ди появится в твоей программе, — сказал Лоренс. — Персона номер два.
— Не думаю, — сказала Изабел. — Элфик держится как можно дальше от политики.
— По-моему, ваша программа — просто бессмысленная трата сил, не говоря уже об обмане восприимчивой и податливой аудитории, — сказал Хомер. Он не любил Элфика. — К тому же, добиться того, что он хочет, невозможно. В наши дни даже личная жизнь — политика.
— Элфик добивается, — возразила Изабел. — И кто я такая, чтобы спорить с Элфиком? Он — мой хлеб насущный, мое будущее и мой профит.
— А я-то думал, что это относится ко мне, — сказал Хомер, и все рассмеялись.
— Моральные принципы отложим на потом, — сказала Изабел, — когда сможем себе их позволить. За Дэнди Айвела и Пиппу Ди!
На следующий день Изабел и Хомер повели Джейсона к доктору Грегори. Его дом находился в более зеленой части Сент-Джон-вуда. Доктор Грегори оказался высоким человеком со смуглой, жесткой кожей; лицом он напоминал орла и одновременно сову. У него были мягкие манеры. Он внушал доверие. Говорил он медленно, словно все время на свете было в его распоряжении. Изабел, привыкшую к быстрой речи и еще более быстрому ходу мыслей своих коллег, это смущало. Она чувствовала себя подсудимой; он — судья, который доискивается конечных истин, а не тех преходящих, которые были ей знакомы.
— Полагаю, он действительно судит тебя, — сказал Хомер. — И меня. Житейская мудрость гласит, что в неприятностях с детьми всегда виноваты родители.
Доктор Грегори побеседовал с ними троими вместе, затем отдельно с Джейсоном, после него — с Хомером и, наконец, — с Изабел.