Изабел уверяла себя, что он вскоре вернется, так, же точно, как уверяла себя, что никто не покусится на жизнь сына — она не могла допустить мысли, что все может быть наоборот, это было бы слишком ужасно.
Изабел посмотрелась в трюмо: правдивые глаза, чистый лоб, правильный нос, изуродованные рот и подбородок; игра случая, ирония судьбы — так она видела сама себя. Хомер раскопал это трюмо в лавке старьевщика. Такие трюмо были в моде пятьдесят лет назад — одно блестящее зеркало со скошенными краями посредине, два — по бокам, так что в анфас на вас смотрело одно-единственное простодушное отражение, а профиль перебрасывался от одного зеркала к другому, как мячик, удаляясь с каждым разом, пока не терялся в бесконечности.
— Я только хотела сказать правду, — вслух обратилась Изабел к своему единственному, не размноженному, отражению, но, даже не закончив фразы, уже знала, что лжет и этим далеко не исчерпываются ее побуждения. Однако боковые зеркала, похоже, уловили суть ее слов и стали перекидывать их справа налево и слева-направо, пока не вернули туда, где крылась бесконечность, словно, несмотря на саму себя, она перестала быть игрой случая, незаконнорожденной и рожающей вне закона, сделалась целеустремленной, птицей высокого полета.
Наверху заплакал Джейсон. Занималась заря; края задернутых занавесей отсвечивали холодным светом. Изабел осознала, что вообще не спала. Она поднялась к Джейсону; еще не совсем проснувшись, он тихо всхлипывал.
— Все хорошо. Что с тобой?
— Мне снился белый, белый свет, и вдруг что-то громко хлопнуло, и я посмотрел, и всюду был камень, а тебя нигде не было, а у меня не стало рук, только какие-то плети, вроде веревки.
— Все хорошо, — сказала Изабел, — все хорошо, — но она знала, что это не так. Она знала, что он разделил с ней ее кошмар, возникший из реальных фактов прошлого и страхов настоящего, знала, что весь мир ходит на цыпочках, задержав дыхание, боясь, что, стоит только чихнуть или кашлянуть, и сон станет реальностью. Что даже стены комнаты, книги на полках, сами люди, которые любили его и ссорились между собой и прилагали все усилия в поисках совершенства, — все может исчезнуть в мгновение ока, растаять быстрее, чем сновиденье, и всем их усилиям будет грош цена, разум испарится, плоть превратится в веревки.
Джейсон сел на постели. Видение рассеялось. Мать пока еще властвовала в его мире. То, что она говорила, было неоспоримо.
— Это только сон, — сказал он, снова обретая уверенность. — Это была неправда.
— Это была неправда, — повторила Изабел следом за сыном.
— Пора просыпаться? — спросил Джейсон.
— Нет. Поспи еще, — сказала она, и, в кои-то веки послушавшись, он уснул и спал крепким мирным сном, пока не настало время для его обычного утреннего вопля, пятиминутной передышки, а затем шума и суматохи, которыми он начинал свой день.
21
— Правду? — Элфик казался удивленным. У Изабел были заплаканные глаза, в лице — смятенье, бессвязная речь. Они сидели вдвоем в просмотровой кабине, объединенные общими интересами, общими трудностями, которые сплачивали самых, казалось бы, несовместимых людей. На экране бушевало половодье, роились пчелы, кишели муравьи.
— Странно искать правду на телевидении, еще более странно говорить правду с экрана.
В программе участвовали ученый, который полагал, что противопаводковое заграждение на Темзе скорее приведет к затоплению Лондона, чем к его спасению, и брался это доказать; женщина, предсказывающая будущее по поведению муравьев, и человек, который кормил пчел краской и получал цветной мед. Слишком много насекомых для одной передачи — это сразу бросалось в глаза и было очевидно для всех, кроме Элис, ассистентки Изабел. Жена Элфика ушла от него, и с тех пор он не пил и был верен ее памяти, хотя раньше отнюдь не был верен ей самой. Во всяком случае, он перестал забирать с собой Элис в свою лондонскую квартиру. Их связь, так и не получившая официального статуса, обращалась в ничто; Элис пришла в полную растерянность, была не в состоянии ни на чем сосредоточиться и вызывала жалость всех окружающих, кроме, казалось, самого Элфика.
— Если и дальше так пойдет, — заметил он, обращаясь к Изабел, — придется сделать Элис продюсером. Выгнать ее нельзя по контракту, а мы не можем примириться с такой работой, единственное, что остается — это повышение. Именно так и повышаются по службе: пена, которую подбрасывает кверху в то время, как настоящее сусло бродит и дает пиво. — Говорил он спокойно, без всякой враждебности. Словно — так казалось Изабел — просто спустил Элис на ступеньку ниже — в ряды своих врагов, тех, кто мешал его намерениям и срывал его планы.