Он никому ничего не расскажет.
— Где здесь возможно для вампира переждать рассвет? — поинтересовался Рафаэль.
Брат Захария даже не рассчитывал, что затяжная битва с оборотнями продлится до восхода солнца.
Рафаэль послал ему острый взгляд, когда тот не ответил.
— Или здесь комнаты лишь на одного? Нужно обезопасить Лили. Я ответственен за нее.
Девушка отвернулась, чтобы Рафаэль не увидел ее выражение лица, но его уловил Захария. И моментально узнал — помнил с того самого времени, когда еще сам был способен чувствовать нечто схожее. Она сходила с ума от любви.
В грузовом отсеке нашлось место для обоих вампиров. По пути к лестнице Лили едва не споткнулась о мертвую женщину-охотницу.
— Оу, Рафаэль! — радостно крикнула она. — Это Кэтрин Эшдаун!
Ее равнодушие к человеческой жизни ощущалось как холодные брызги морской воды.
Брат Захария различил, как она запоздало вспомнила о его присутствии.
— О нет, — не слишком убедительно добавила девушка. — Какая бессмысленная трагедия.
— Отправляйся в трюм, Лили, — приказал Рафаэль.
«А разве вы не оба пойдете?» — спросил Захария.
— Предпочитаю ждать как можно дольше до рассвета, чтобы испытать себя, — ответил тот.
Лили вздохнула.
— Он католик. Слишком католик, как по мне.
Ее рука беспокойно дернулась, словно ей хотелось утащить Рафаэля следом за собой. Но вместо этого она помахала Захарии — точно так же, как и в их первую встречу.
— Брат Все-шесть-кубиков-ария, — проговорила она. — Было приятно иметь с тобой дело.
«Это взаимно», — ответил Захария, прислушиваясь к тому, как она шла по лестнице.
По крайней мере, она назвала имя этой женщины. И теперь Брат Захария мог забрать ее к ее семье в Город Костей, где она сумеет обрести покой. В отличие от него самого.
Опустившись на колени перед мертвой женщиной, он закрыл ей глаза.
«Ave atque vale, Кэтрин Эшдаун», — прошептал он.
Поднявшись на ноги, он заметил стоявшего рядом Рафаэля, не глядевшего, впрочем, ни на него, ни на покойницу. Глаза вампира глядели на освещенное светом луны темное море, окантованное тончайшей серебряной линией.
«Был рад познакомиться с вами обоими», — добавил Захария.
— Даже удивительно, с чего бы это, — произнес Рафаэль. — Все эти придуманные Лили прозвища были просто отвратительны.
«Нечасто люди шутят с Безмолвными Братьями.»
Перспектива не быть предметом шуток заставила Рафаэля задуматься.
— Наверное, неплохо быть Безмолвным Братом. Помимо, разумеется, того факта, что сумеречные охотники раздражающе жалки. И я бы не был уверен насчет ее шуток. И на твоем месте остерегался, если бы очутился в Нью-Йорке в следующий раз.
«Разумеется, она лишь шутила», — произнес Брат Захария. — «Она влюблена в тебя.»
Рафаэль скривился.
— И почему только сумеречным охотникам постоянно хочется говорить о чувствах? Почему никто не может вести себя профессионально? К твоему сведению, я никак не заинтересован в романах и не буду никогда. Теперь мы можем закрыть эту отвратительную тему?
«Можем», — кивнул Брат Захария. — «Возможно, тебе хочется поговорить о куче детей, которых ты, как утверждаешь, убил?»
— Я убил достаточно людей, — отстраненно заметил Рафаэль.
«Группа детей. В твоем городе. Это случилось в пятидесятые?»
Похоже, Мариза Лайтвуд заблуждалась. Брату Захарии было известно, как выглядит человек, винящий и ненавидящий себя за то, что случилось с любимыми им людьми.
— Один вампир охотился на детей в том районе, где жили мои братья, — голос Рафаэля все еще звучал отстраненно. — Я направил свою банду в его убежище, намереваясь остановить его. Никто из нас не выжил.
Брату Захарии хотелось отреагировать помягче:
«Новорожденные вампиры не могут себя контролировать.»
— Я был лидером, — стальной голос Рафаэля звучал непоколебимо. — Ответственным. Что ж. Вампира мы остановили, а моя семья сумела продолжить жить.
Все, за исключением одного.
— Обычно я всегда завершаю то, чего желаю, — добавил Рафаэль.
«Предельно ясно», — ответил Захария.
Он вслушивался в звуки волн, бьющих о несущий их к городу корабль. Той ночью на Рынке он не был частью ни города, ни кого-либо в нем, и определенно ничего не чувствовал по отношению к вампиру, точно так же старавшемуся ничего не ощущать.
Но затем раздался смех. И этот звук пробудил в нем то, что, как он давно опасался, давно умерло.