— Что-то случилось, Александр Сергеевич?
Присасывается.
— Меня скоро арестуют. Из-за рукописи. Я последний, кто ее видел.
— Ну и что?
— У меня судимость.
— У вас? Судимость?
Она округлила глаза до последней возможности, как только не выкатились.
— Плохо вышло с Наташей. Не могу с ней посоветоваться.
— Почему?
— Ну… испорчены отношения.
— Да? По-моему, так она не очень… страдает.
Ну, давай, утешай меня тем, что обо мне и думать забыли.
— Ты так думаешь?
— Во всяком случае, я не замечала.
Вот так оно и бывает, незаметно. Было и ушло неизвестно куда.
— Если увидишь, передавай ей привет.
Авилов был само смирение.
— Вы уже уходите?
Уходим, причем никого не трахнув!
— Пойду. Дела нужно привести в порядок, имуществом распорядиться.
Он усмехнулся. Надо же, слушает! А уверяла, что не Хаджи-Мурат, чтоб всех слушать. Надо узнать, что это за тип.
— А как же «опель»? — спросила Зося.
— Конфискуют, — безжалостно отрезал Авилов, а она замолчала.
Волнуется за судьбу предметов…
— А зачем вы приходили?
Чтоб тебя съесть, Красная Шапочка. Он томно махнул рукой и молча вышел. Приходили мы, дорогая, чтобы раздобыть сведения. Лесбиянка чертова. Бестиарий, змеюки, гадюки. Где рукопись, интересно? Если она была у Зоси, то Наталье ее выманить пара пустяков. «Отдай мне ее, пожалуйста, очень прошу».
Авилов направился к кафе, захотелось перекусить, а до обеда еще далеко. В кафе сидел следователь и ел быстро и нервно, вошедшему едва кивнул. Александр Сергеевич, подсев за его стол, принялся выпрашивать у Насти еду, но достался ему лишь салат с селедкой, яйцом и зеленым горошком. Он взял пиво, предложил угостить Шишкина, но тот в ответ надулся.
— Денег много? — укорил Михал Михалыч. — Лучше поберечь.
— А что?
Следователь лег грудью на стол и, пристально глядя Авилову в глаза, отчеканил:
— А рукопись-то у госпожи Науменко. А передали ее ей вы. Завтра ко мне к девяти утра. Попрошу не опаздывать.
Шишкин скомкал салфетку и вышел из кафе. Версия у него созрела, когда он определил принадлежность пачки сигарет. Шахматная партия проистекала с Науменко. Началось все с того, что она принялась за расследование и встала Тамаре поперек дороги. Та ее огрела по голове. Лежа в больнице, она, конечно, действовать не могла, но Гена упал с балкона именно в тот день, когда Науменко выписали. Пачку сигарет Шишкин нашел под балконом, уже изрядно потоптанную, в земле. Она предупредила Гену, чтобы помалкивал? Не на того напали. Гена неотрегулированный и поступил с точностью до наоборот. Рукопись у Авилова, но Науменко ее у своего бывшего вытянет. Ей совсем немного осталось. Да и вообще еще неизвестно, бывший ли он. Может быть, они заодно? А Нина так, для отвода глаз.
Александр Сергеевич, неприятно обеспокоенный свирепостью следователя, быстрым шагом направился в гостиницу. Наташа собирала вещи в сумку. Они вежливо поздоровались.
— Хочу завтра уехать. Бог с ним, с отпуском, потом догуляю.
— Ты уезжаешь?
— У тебя есть другие предложения?
— Другие предложения поступили от капитана Шишкина. А кстати, где рукопись?
— У тебя.
Она усмехнулась краем губ, и он понял — над ним издеваются. Вот когда все начнется! Он даже слегка похолодел: угодил в лапы к тихоне!
— Не спеши меня растирать, — попросил он и прикрыл дверь поплотнее. — Где рукопись?
Наташа смотрела на него внимательно.
— В надежном месте. Ты же взял с нее, что хотел? Теперь моя очередь.
— Но… — Авилов осекся. — Откуда ей знать, взял или не взял? Тут лучше промолчать.
— Я тебя слушаю.
— Если Шишкин говорит, что я передал рукопись тебе, значит, он проследил всю цепочку. Гена донес или господин Спивак, неважно…
Наташка, что-то сообразив, хмыкнула.
— Что ты? — насторожился он. — Что я смешного сказал?
— Ничего. Я просто подумала, сколько народу попало под статью. Кто-то украл, кто-то содействовал, кто-то знал, где рукопись, но не сообщил, укрывательство. У тебя, насколько я понимаю, шантаж должностного лица и вымогательство.
Откуда она знает про шантаж? Где что просочилось? Или он сам чересчур откровенно говорил с ней в больнице?
— Почему? Спивака, тебя, Зосю никто не тронет. Попали Тамара с мужем, Гена и я.
— Еще не вечер.
— Не понял?
— Я говорю, что раз началась цепная реакция, то вряд ли все быстро закончится. Процесс стихийный, природный, не остановишь.
— Может, это… лучше не надо? — попросил он, как будто от Натальи что-то зависело. Не надо природных процессов, незачем. Он подумал о Нине, о себе, козле отпущения, которого Шишкин все равно зачислит в главные преступники.
— Ты так говоришь, потому что получил свое, — возразила Наталья. — Но я-то нет. Раз попали, нужно ситуацию использовать во благо.
— Но тут есть одна мелочь. То, что рукопись у тебя, недоказуемо, а то, что я держал ее в руках, доказывается в один прием.
— И?
— Ну, в общем… ты меня подставляешь.
Наташа торжественно уселась в кресло, удобно откинулась на спинку и глядела на него в задумчивости, держа паузу. Она переживала свой триумф. Авиловская судьба на данный момент была фантиком, с которой кошка могла поиграть, могла сжевать, могла не обратить внимания. Он замер, дожидаясь решения.
— Что ж тебе на это ответить, прямо даже не знаю. Есть какая-то народная песня, типа жестокого романса… Вспомнила. «Поедем, красотка, кататься…»
— Не слыхал.
— Ну как же? Он приглашает ее прокатиться под парусом, а она правит в открытое море. Он говорит, что в такую погоду это опасно… — Наталья надолго смокла.
— А она? — вежливо поинтересовался собеседник.
— Русских песен не знаешь…
— Но как Шишкин понял, что рукопись у тебя?
— Но ее у меня нет… Сама ищу. Шишкин, кстати, часто блефует. Не замечал? Одни догадки, а утверждает, что так оно и есть. Берет на пушку. Ничего, кроме подозрений, у него нет. Живи спокойно.
— И тебе того же.
Оба замолчали. Он ей не слишком поверил. Контроль над ситуацией Авилов потерял, как и над Натальей. Если рукопись у нее, она вольна поступить с ним по своему усмотрению. Он был и остается претендентом номер один, козлом отпущения. Все только и ждут, когда он оступится. А Наташа… Что ж, «прощенья, прощенья теперь проси не у меня…» Какова мера ее ненависти к нему? Полагаться теперь можно разве что на ее бесстрастность. Спасительное равнодушие.
— Ну что? — вдруг усмехнулась она. — Получаются стихи?
— Какие стихи?
— Ну ты ж стихи писать собирался!
— А, стихи! Недосуг.
— Пиши-пиши, — улыбнулась она. — Я помогу напечатать.
— Спасибо. Я как-нибудь сам. Пока.
Он вышел и принялся свистеть. Все оборвалась на нем, следователю это известно. Не нужно было трогать бумаги, гори они в Генином костре синим пламенем! Завтра с утра в кутузку. Где же рукопись, черт возьми? Или все-таки у Натальи, и она прикидывается?
Спустя пять минут после ухода Авилова в дверь постучали, и вошел Михал Михалыч Шишкин собственной персоной, немного смущенно помявшись на пороге.
— Мне, Наталья Юрьевна, простите, нужно поговорить с вами приватным случаем.
— Слушаю вас, Михал Михалыч. Садитесь. Могу угостить чаем. Кипятильник есть. Хотите ягоды в сахаре? Или конфеты? Может быть, орехов?
— Конфеты, — смущенно улыбнулся он. — Лучше конфеты и чай без сахара. — Наташа зажгла лампу, прикрыла окно и поставила греться воду в кувшине.
— Цветы… — произнес Шишкин. — Цветов у вас много. Даже черный георгин. На рынке купили?
— Да, — она, не смущаясь, глядела прямо в лицо.