— А помните, после первого допроса вы передо мной извинялись? Ведь опять придется, — упрекнула Наташа.
— Придется — извинюсь, — строго возразил Шишкин. — Можно вопрос частного порядка?
— Слушаю вас внимательно.
— Что вас здесь держит? Все ваши возможные… поправьте меня, если я ошибаюсь… Все желания, какие можно предположить, например личные счеты и так далее, должны быть удовлетворены…
— О-о! Только не это! Михал Михалыч, я вас прошу… только не это. Я понимаю, что ваша профессия — подозревать. Вы как следователь успешны настолько, насколько способны плохо думать о людях. Но. Не упрощайте меня, не надо. Я способна на все. В широком спектре, от самого плохого до самого наилучшего. Нет ничего проще, чем быть несчастной и делать несчастными других. Это убого. Я хочу попробовать быть счастливой, ну и вокруг все тоже чтобы были в порядке. А не уезжаю потому, что книжку дописываю. Еще до счастливой концовки не добралась, вот и сижу… Как придумаю, сразу уеду. В русских романах, знаете ли, всегда слишком мрачные финалы. Знаете, чем я лучше Нины?
— А вы разве ее лучше? Чем, интересно?
— Тем, что она женщина трудной судьбы, а я нет… Я — легкой!
Вернувшись, Авилов не застал дома Нины. Она пришла ближе к вечеру, закутанная в черный платок и измокшая под дождем.
— Ходила в церковь, поставила за тебя свечку. А ты как?
— Собирать котомку и по Владимирке. Шишкин велел в 24 часа вернуть рукопись… Я куртку купил, там вешалки нет. Пришей, если нетрудно.
Авилов ушел в кабинет и лег, глядя в потолок. Дождь за окном мерно шумел, ветер обрывал листву. Нина принесла куртку и села под абажур настольной лампы шить. В кармане зашуршали листки, она достала и разложила их перед собой. Через час, когда Авилов зашел в комнату, Нина лежала головой на столе, закрывшись руками. Он отнял руки и не узнал опухшего, залитого слезами лица.
— Завтра, — сказала она. — Завтра отнесешь рукопись. Она у меня.
— Не понял? — он нахмурился.
— И не надо. Ты еще молодой, не поймешь.
Нина встала и ушла в спальню. Авилов за ней не пошел. Неужели все это время рукопись была у Нины и она не проронила ни слова? Он ушел в кабинет и лег, уставившись в потолок. Вспомнилось, что Нина говорила о Марье Гавриловне. Что та может оставить рукопись себе вместо иконы. Рукопись самого Пушкина! Где уж тут живому тягаться! Он повернулся лицом к стене и слушал дождь. Деревья за окнами, как игроков в казино, раздевал ветер.
Глава 20
Цыганская сделка
Дверь в библиотеке хлопнула так, что Зося вздрогнула и поморщилась. В прилипшей одежде, оставляя мокрые следы, зашел Максим и стянул с головы мокрую кепку. С кепки текло ручьем, по лицу струилась вода, как будто текли слезы. Она медленно поднялась, поправляя юбку.
— Что случилось?
— Тамара из больницы пропала… А следователь говорит, что она вообще не Тамара. Не та, за которую себя выдает.
— И что? — Зоська злилась. Он стоял, ничего не отвечая. Она приблизилась и прижала его к себе. В нее проникали его холод и горе, одежда намокла, но она все крепче прижимала его, пальцами раздирая на голове мокрые кудри. Только прижав к себе, она что-то поняла.
— Мы сейчас пойдем ко мне, и тебе придется выпить. Стой тут, я быстро запру.
Она усадила в машину неподвижного Максима, подталкивая и разворачивая, как куклу.
— Что с ней случилось?
— Они не знают. Боюсь, что она все бросила. Отчаялась.
Он отвернулся к окну, мутному от струй. Возле Зосиного подъезда он встал.
— Я должен один. Мне надо быть одному.
— Не надо тебе быть одному, — возразила Зося и завела за руку в подъезд. Он останавливался на каждом этаже, собираясь вернуться. Зося едва доволокла его до квартиры, отперла дверь и усадила на диван. Сбегала на кухню за чаем с малиной, а когда вернулась, он спал, сидя с прямой спиной. Зося охнула, стащила его сырую одежду, поразившись синеве кожи, постелила простыни и уложила, то и дело хватаясь за спину. Каким тяжелым он был, разбитым.
Спать в однокомнатной квартире, где стояли лишь диван, стол и два кресла, было негде. Завернувшись в одеяло, она свернулась в кресле и задремала под шум дождя. Через два часа ее разбудила боль в шее. Диван был пуст. Зося вскочила и опрометью кинулась в ванную, заглянула в кухню — никого. Накинув плащ, она кинулась на улицу и бежала, не помня себя, заглядывая в углы и подворотни.
— Зося! — он стоял возле ночного магазина в мокрой одежде и клацал зубами. — Ты ищешь меня? — Зося вдруг зарыдала, как баба на похоронах. — Ты из-за меня плачешь?
Вместо ответа она кинулась к нему на шею и почувствовала, что сквозь холод и горе глубоко внутри пробилось чуть-чуть тепла.
— Гад, вот же гад! — шептала она. — Как ты меня напугал, сволочь ты после этого! Зачем ушел?
— Я проснулся и увидел, что ничего нет. Пошел купить тебе еды.
Зося снова принялась реветь, уже неостановимо. Слезы бежали и бежали. И пока они шли к ее дому, и когда она готовила еду, к которой никто не прикоснулся, и когда сидели за столом, и пока шел сериал, они все время бежали.
— Это я из-за тебя плачу! — говорила она и показывала ему кулак.
— А почему?
— Нравится потому что! Люблю плакать потому что… Приятно это. Она тебя бросила, ну и хорошо, и слава Богу, отсидел на своей цепи, и ладно. Я тебя не брошу, не надейся. Как ты жил? Как поломойка, дом убирал. Она ж тебя задавила, как ничтожество. А теперь свобода… Чего я-то реву, не понимаю? Сбылись мои мечты? Ты не видел, что ты мне..?
— Почему? Видел. Только не хотел. Тамара всегда говорила, что пока мы с ней вместе, это как талисман.
— Талисман — это предмет. Не бери на себя. Она тебя бросила не просто. А в беде. Подвела под статью и бросила.
— Она меня любит.
— А мошенничать еще больше. Это у нее сильней, ты сам говорил. Эх ты, лапоть. Купили тебя за пять рублей. И кто она вообще? Как ее зовут? Самозванка она. Живет под чужим именем, с чужим мужчиной, которого на рынке поймала. Это просто шантаж!
— Она меня любит.
— Ага. Как имущество. Лошадь, на которой можно ездить.
Нина встала в пять и все утро убирала с лица отеки. В восемь она поговорила по телефону, оделась и вышла. Адреса не знала, пришлось искать. Она удивилась, когда дверь кривой избы ей открыла заспанная Вера Рублева. Нина очистила с ботинок грязь картофельного поля и, нагнувшись, прошла в дом. Вера была трезвой и пасмурной.
— Чай будешь?
Среди порезов разбитой форточки сияла одинокая голова золотого шара, набухшего влагой. Они попили вчерашнего чаю из треснутых кружек. Дверь стукнула, появилась сияющая румянцем и каплями дождя Наташа, присела за стол.
— Вер, достань пакет, что я тебе оставляла. Вот деньги за хранение. — Вера, крякнув, полезла в подпол и, вытащив сверток, молча шмякнула о стол. Нина вздрогнула.
— Мало? — спросила Наташа.
— Конечно. Хоть на пять бутылок дай. А стольник што? — Вера шепелявила. — Константинополь ушел. Дал в торец, зуба, вишь, нету. Может, на зуб дашь?
— Дам, — согласилась Наташа. — Но с условием: ты его вещи больше не пропиваешь. Если одну тронешь, зуб сразу вылетит.
— Ладно брехать-то! — заявила Верка. Наташа встала.
— Здоровьем матери клянусь, вылетит.
— Тогда денег не надо.
— Он тебя прикончит когда-нибудь, Вера, — вмешалась в разговор Нина. — Ты парня изводишь. Он работает, а ты его аппаратуру пропиваешь.
— Да не надо тут учить. Кого учишь-та? Это его крест. Какую Бог дал мать, с той и живи. А вы идите себе. Вещь забрали — и с Богом. — Она взглянула на деньги на столе.
Женщины побрели по картофельному полю, увязая в земле. Нина несла сверток.
— Как вы собираетесь выполнять условие?
— Уеду.
— Куда?
— Мое дело, — зыркнула Нина.
— Не только. Нужно, чтобы он вас не нашел. А иначе это не сделка.
— Санкт-Петербург устраивает? — усмехнулась Нина.
— Вполне. А чем вы…
— Да это мое дело, дорогая, ты разве не поняла?
— Успокойтесь. Это я так. Думала, где вы будете работать без диплома.
— Да зачем мне диплом? Посмотри на меня. Диплом не нужен, и так берут.
— А! Я думала, вы собираетесь работать…
— Где уж нам. Не по нашей части.
Нина отправилась в противоположную от дома сторону. Наташа задумчиво посмотрела ей вслед. Не могу я такой гадине его отдать, думала Нина. Рука не подымается отдать его этой змее. Но другой, более сильный голос твердил, что все пропало.
Она выложила пакет на стол и сидела, глядя на него, не замечая времени, не слыша стрелок. Александр не выходил из кабинета.
— Саша, — позвала Нина. — Иди. Тебе пора. Твои 24 часа истекают. — Она поцеловала и перекрестила его на прощание.
— Чего ты такая? Все хорошо. Все ж закончилось хорошо.
Она не пошла провожать его до калитки, а стояла, глядя в окно. Он не оглянулся. Он вернулся через два часа — следователь долго заполнял протокол — Нины не было. Он пошел бродить по дому, поглядывая в окна. В двенадцать часов она не вернулась. Он лег один в показавшемся огромном и пустом доме, где оглушительно тикали часы. Куда она пошла? К Шурке? Переживает, что рассталась из-за него с рукописью? Он забылся сном и с первыми петухами пошел ее искать. Дошел до Шуркиного дома, Любовь Егоровна ему обрадовалась. Нина к ним не заходила.
Он направился к следователю. Шишкин разбирался со стопкой бумаг и выглядел довольным. Дело можно было закрывать. Главная фигура, Тамара Субботина, — в розыске, супруг ожидает суда, Геннадий Постников также, Авилов также. Обвинения у всех, как и статьи, понятно, разные. Депутата ошикали, но к следователю претензий нет, федералы помалкивают. Госпожа журналистка разобралась и с любовником, и с депутатом, вдова нашла себе мужа, а библиотекарь решила забросить книжки. Такие перемены судьбы.
— Нина пропала, — сказал следователю Авилов. — Не ночевала дома.
Тот немного подумал.
— Сходите в библиотеку. Зося все всегда знает.
Авилов проторчал у библиотеки битый час, но Зося не появилась. Он замерз, выпил в кафе чашку чаю и вернулся: ее все еще не было. Он забрался внутрь по старому пути, через окно, и сел на диван. Взглянул на раскрытую на столе книгу. Слава Богу, не Пушкин. Пьесы Бертольда Брехта. Он придремал на диване, подложив под голову куртку с вешалкой, что пришивала вчера Нина. Зося появилась через час.
— Ой, как вы меня напугали!
— Извини. Два часа жду, пришлось воспользоваться окном. Где ты ходишь?
— Тамара из больницы сбежала, муж с ума сходит. И вообще она не Тамара.
— Так это-то и ребенку понятно. Она крупная мошенница. Ты Нину… — сморщившись, спросил он, — ты ее не видела?
— Она утром ловила машину у гостиницы. Я хотела спросить, куда она, но не успела. И… по-моему, у ней была дорожная сумка.
Авилов вернулся в дом, припоминая, что пожелала ему Наташа, когда он навещал ее в больнице. У нее на лбу была марлевая повязка, и она тогда сказала «Желаю тебе побывать на моем месте», что ли? Точно он не помнил, но смысл был в том, чтобы его тоже оставили.
Через пару дней, которые он почти не выходил, ожидая ее возвращения, в дверь позвонили. Он пошел открывать, удивляясь, кого принесло. Возле забора стояла пара: мужчина и женщина.
— Мы хотим осмотреть дом, — заявила женщина строгим тоном.
— Зачем?
— Чтоб купить.
— Он не продается.
Они переглянулись.
— Хозяйка нам говорила, что жилец не в курсе. Она его продает, чтобы вы знали.
— Проходите.
Чета обошла дом, время от времени задавая вопросы.
— А где вы видели хозяйку? — те снова переглянулись.
— Мы встречались в Пскове, она собиралась в Москву. Сказала, что позвонит нам через неделю.
— А вы не могли бы… — Авилов замялся, — оставить свой телефон? Я ей должен деньги.
— У вас что, нет ее координатов?
— Я потерял.
— Вы извините, — вмешался мужчина, — мы не можем оставить телефон. Речь идет о крупной покупке, поймите нас тоже.
— Это все дикость, — согласился Авилов. — Всех подозреваем по собственной дикости.
— Просто знаем, среди кого живем, — заявила супруга. Больше Авилову вопросов не задавали и ушли, попрощавшись сквозь зубы.