Желаю тебе счастья. Если кто на земле и достоин счастья, то это ты.
Прощай.
Эльза Ван Боксен».
Через два месяца в Берлине Бо и Уитни поженились…
Кино
Объехав почти всю Италию, Джон и Бьерн пришли к общему выводу — надоело болтаться без дела.
— Я поеду в Стокгольм, — сказал Бьерн. — Открою свою студию, стряхну пыль с подрамников и начну работать.
— А я…
— А ты поедешь со мной. Куда тебе еще податься?
— И что мне делать в твоей студии?
— Позировать. Я давно хочу написать твой портрет.
— Ты напишешь его по памяти, Бьерн. Ведь я приехал в Европу не затем, чтобы стать натурщиком.
— Хорошо. А зачем ты приехал в Европу?
Джон задумался. Вот так просто ответить на этот вопрос он не мог. Он и себе задавал его все последние дни, но ответа не находил.
— Ладно, тогда мы поедем в Париж, — сказал Бьерн.
— Почему именно в Париж?
— Потому что там всегда есть чем заняться. Веселый город!
Этот аргумент почему-то показался им убедительным, и они действительно отправились в Париж.
Надо ли говорить, что Бьерна знали здесь в каждом артистическом салоне, на всех выставках, во всех театрах.
Первые дни прошли настолько бурно, что Джон не успел заметить, как пролетела неделя.
— Все, — сказал он. — Я больше не могу. Мне эта богемная жизнь — вот где!
— Правильно, — тут же согласился и Бьерн. — Бросим все и поедем в Китай.
— Нет, Бьерн, я больше никуда не поеду. Прошло уже два месяца, как я уехал из Америки, а развлечениям не видно конца.
— Некоторые так живут годами.
— Но я не хочу.
— Знаешь что? У меня чудесная идея. Мы покупаем с тобой старую баржу, ремонтируем ее, оформляем под пиратский корабль и устраиваем ресторан.
— Нет, я не хочу ресторанов.
— Тогда мы вложим деньги в строительство аэроплана и научимся летать.
— Ерунда. Я ненавижу технику.
— Тогда давай снарядим экспедицию на Галапагосы и будем искать изумруды.
— Бьерн, ничего более разумного нет в твоих идеях?
— Нет, Бат, одни сумасшествия. Я, например, мечтаю изобрести лекарство для роста.
— Зачем?
— Мы могли бы помочь пигмеям. Или вот — начнем заниматься синематографом…
— Начнем! — вдруг подхватил Джон. — Если ты, конечно, не шутишь.
— Я?! Шучу?! Никогда! Я всю жизнь мечтал заняться этим.
— Согласен.
— Или купим кусок земли в Голландии и снова отдадим его морю…
— Прекрати, Бьерн, я серьезно сказал про синематограф.
— Но это была не лучшая моя идея. Есть и посмешнее.
— А мне она нравится.
Бьерн перестал улыбаться.
— Так, ты устал от беспорядочного образа жизни, — поставил он диагноз Джону.
— Прекрати! — обиделся Джон. — Хватит дурачиться. Ты можешь узнать, как?..
— Но, Джон, если ты серьезно собираешься заниматься этим балаганом, я тебе не пара и не помощник.
— В таком случае я займусь этим сам.
— Ты — сумасшедший. Это же базарное развлечение! Никто из серьезных людей этим не увлекается.
— Может быть, именно поэтому синематограф — базарное развлечение?
— Но ты представляешь себе, что это такое?
— Не думаю, что это непостижимо. Надо только начать.
— Так. Спокойно, Бьерн. Спокойно. У твоего друга не все в порядке с мозгами.
— Сколько тебе лет, Бьерн?
— Сорок четыре, — простодушно ответил тот.
— Да, — лукаво сказал Джон, — я подозреваю, что для этого дела ты уже староват.
Такого подозрения Бьерн не вынес, поэтому на следующий же день друзья отправились на фирму «Патэ синэма».
Но на фирме сидели одни клерки, которые никакого отношения к самому синематографу не имели. Оказалось, что все делается на студиях. А их в Париже было целых семь.
— Хорошо, скажите нам, где ближайшая? Мы ее покупаем. Не забудьте завернуть в цветную бумагу, — сказал Бьерн.
Им назвали адрес ближайшей студии, и через полчаса друзья входили под своды огромного складского ангара.
С первых же шагов Джону показалось, что он чудом снова оказался в Нью-Йорке, в своей редакции. Впрочем, здесь суеты и беготни было еще больше.
В течение часа они искали директора. Безуспешно. Это был какой-то неуловимый ртутный шарик. Когда Джону и Бьерну казалось, что они уже схватили его за фалды, он ускользал с невероятной быстротой.
Махнув рукой на охоту за директором, Бьерн и Джон стали ловить его помощников. Их оказалось целых пять. Их поймать было легче, но каждый из них в отдельности не представлял никакого интереса, потому что отвечал только за половину дела или даже за треть, деля его с другим помощником. А свести вместе троих или хотя бы двоих уже не представлялось возможным.