— Тогда мы согласны, — сказал старший. — В чего играть?
— Это я объясню позже. Еще один вопрос — среди вас есть верующие?
— А как же, месье, мы ведь зарабатываем и на паперти.
— В таком случае, пожалуйста, поднимите руки, кто из вас христианин?
С некоторой робостью поднялось несколько рук. Джон в это время молил Бога, чтобы руки подняли те, кого он уже выбрал, чьи лица ему особенно понравились. Так и получилось. Первым был старший, потом болезненного вида женщина, один безглазый урод, размалеванная красавица и задумчивый старик.
— Прошу вас, господа, подойти ко мне, — попросил Джон. — А теперь скажите вы, — обратился он к фатоватого вида оборванцу, — вы не верите в Бога?
— Нет, — ответил тот с улыбкой. — Я в него верил когда-то, но жестоко обманулся.
— Вас я тоже прошу подойти ко мне.
— А сколько будете платить? — спросил фат.
Джону так и хотелось ему ответить — тридцать сребреников.
Он отвел клошаров к себе домой, чем немало испугал консьержку, заставил их вымыть и переодеть. Этим занялись помощники.
Бьерн бегал от Джона к нищим и обратно, суетился и потирал руки:
— Гениально! Потрясающе! — кричал он. — Просто евангельские лица!
Джон и сам был на вершине счастья. Правда, буквально на следующий же день его радость поубавилась, потому что к дому потянулись клошары со всего Парижа, а было их куда больше, чем актеров. И эти не были так воспитаны. Они что-то горланили на улице, лезли в дом, даже разбили окно.
Джон несколько раз выходил к ним, выбрал еще нескольких, а остальным сказал, что, к сожалению, для них работы нет.
Клошаров это не убедило. Они продолжали буянить, пришлось заниматься ими полиции.
Да и отобранные Джоном «актеры» оказались далеко не паиньками. Помощникам приходилось постоянно следить, чтобы они чего-нибудь не утащили, не напились, не подрались.
Вскоре, правда, Тео снял для них целый дом. Поставил охрану и никого не выпускал на улицу.
На роль Пилата, Ирода, Каиафы, Анны, фарисеев, попросту говоря, врагов Христа Джон взял профессиональных актеров. Сюда они годились, потому что многие понимали свое ремесло как исключительное лицедейство, близкое к лицемерию.
Срочно начали шить костюмы, а Джон уезжал в дом клошаров и начинал репетиции.
Собственно, репетициями это можно было назвать с большой натяжкой.
Джон просто читал им отрывки из Евангелия от Матфея и разговаривал. Каждая такая встреча все больше убеждала его, что он не ошибся. Слушая, возможно в первый раз, известные строки Писания, клошары по-детски глубоко и трепетно их переживали. Они в голос возмущались интригами чернокнижников, жалели Марию, ненавидели Иуду, презирали Пилата и плакали над распятием Христа.
Джон срочно вымарал из сценария все диалоги, потому что понял, эти люди сумеют передать все и без слов, тем более что слов не слышно, а титры только ослабляют впечатление от фильма.
И настал час отъезда.
Тео сумел утрясти непростые дипломатические сложности. Кардинал помогал ему в этом, как мог. В газетах даже появилось несколько статей, в которых поездка группы преподносилась как небывалое событие, которое войдет в историю Франции.
Джон волновался, как мальчишка. Хотя, если честно сказать, он и был мальчишкой. С первого взгляда никто и не принимал его за режиссера, главного человека в съемочной группе. Люди с улыбкой пожимали руки Тео, Бьерну, даже помощникам, принимая Джона за какого-нибудь рассыльного, что возвращало Джона воспоминаниями в дни его начала работы в газете.
Но стоило ему поговорить с человеком хотя бы минуту, он становился в глазах нового знакомого безоговорочным лидером.
В самые последние дни перед отъездом Джон вдруг получил сразу две телеграммы. Одна была от матери, а другая от Найта. Обе они разволновали Джона.
«Выхожу замуж за Билтмора. Свадьба через месяц. Жду. Мама».
«Срочно приезжай. Есть потрясающие новости. Найт».
Обе они взывали к Джону — вернись, но, к сожалению, Джон уже не распоряжался собой. Он тут же ответил обоим пространными телеграммами, в которых оправдывался, обещал, сетовал и каялся. Мать он поздравил сдержанно, выразившись почти в тех же словах, что и Уэйд, дескать, если что, я всегда на твоей стороне.
Больше ничего он поделать не мог.
Пароход отправлялся ранним утром в начале июля. Стояла прекрасная погода. Провожать группу прибыл сам кардинал Франции, чем немало смутил все портовое начальство.
— Это доброе дело, месье Батлер, — сказал кардинал. — Бог вам в помощь. Хочу добавить только одно. Никогда не отчаивайтесь.