— Хорошо говорит, — шепотом сказал Джон, оборачиваясь к Бьерну и только в этот момент вспомнив, что друг не пришел на ужин. Получилось, что он поделился с Тома.
— Красиво, — согласился оператор.
— Знаете, как это бывает, жена замолвит мужу словечко, тот поддержит в нужную минуту. А дела у меня, в отличие от любовных, шли из рук вон плохо. Наше поместье пришло в упадок еще при покойном отце. Он раза два перезаложил дом и земли, я еще раза три. Нигде не работал, жил, как птичка Божия. И тут случилось то, о чем вы не раз читали в романах, месье. Муж одной красотки застукал меня со своей женой. А был, месье, это очень хороший человек. Я за честь посчитал бы с ним дружить. Он не был красив собой, но очень умен, добр, талантлив. Чего еще не хватало его жене? Ума не приложу. Но, видно, ей нужен был красивый самец, а я таковым являлся на тот момент. Словом, она была моей любовницей, да простят меня дамы.
— Хотите, я расскажу конец вашей истории? — спросил вдруг Джон.
— А что? Интересно! — оживился вдруг Поль. — Попробуйте.
— Значит, так. Он застал вас со своей женой и, как это принято в цивилизованных странах, вызвал на дуэль. Так?
— Точно, — согласился Поль.
— А поскольку был он человеком сугубо мирным, судя по вашему описанию, то первым своим выстрелом воспользоваться не смог. Не попал. Так?
— Правильно, — сказал Поль.
— А вы воспользовались. И убили его. Суд. Тюрьма. Разорение. Так?
— Не так, — вдруг сказал Поль. — Вот вы и не угадали, месье. А знаете почему? Я ведь не зря помянул тут романы. Вы их слишком много прочитали, режиссер.
Поль говорил резко, грубо, словно вызывал Джона на скандал. В кают-компании повисла напряженная тишина.
— Вы правы, — сказал Джон. — Простите меня.
— То-то же, — сказал Поль и снова принялся за еду.
Недосказанная история повисла в воздухе, заставляя присутствующих растерянно оглядываться то на Поля, то на Джона.
— Но что же в произошло на самом деле? — спросил наконец Джон. — Пожалуйста, месье Поль, продолжайте, иначе мы сейчас умрем от нетерпения.
Поль выдержал большую паузу, отложил вилку и нож, выпил вина, вытер салфеткой рот и только после этого сказал:
— Вы были правы, режиссер. Этот достойный человек действительно вызвал меня на дуэль. Вы правы, он был сугубо мирный человек, поэтому сама мысль убить кого-то была ему в дикость. Но он это сделал. Ведь он, как и я, был из высшего света. Ему нашептали, его упорно убеждали, что он должен смыть свой позор моей кровью. Он явился вызывать меня сам, не через секундантов. И этот вызов, месье, был похож на принесение извинений. Он так умолял меня понять его, не винить, не осуждать. Нет, он не боялся, он и у барьера совсем не думал о смерти. Повторяю — ему претила сама мысль стрелять в человека.
Поль вздохнул и опустил голову, теперь он говорил медленно, с трудом, еле слышно, но в кают-компании была такая тишина, что каждое его слово доносилось до всех.
— Мы стрелялись в Булонском лесу. Это тоже банально. Но и это веление света. Хотя дуэли во Франции давно запрещены, но люди делали и по сей день делают это почти открыто. Нас было всего семеро — я, он, по два секунданта с обеих сторон и врач. Но, уверен, за деревьями собрался почти весь парижский бомон. Я даже как будто слышал запах духов в утреннем лесу.
Он стрелял первым. С тридцати шагов. И он, естественно, промахнулся. Думаю, стреляй мы с пяти шагов, результат был бы тот же. Вот до этого момента вы были правы, режиссер. Но дальше…
Поль снова выпил вина.
— Знаете, что сделал я, месье? Я не выстрелил, нет. Но сделал это не из благородства в общепринятом смысле. Мое благородство было неожиданным для меня самого. И заключалось оно в том, что, когда он направил на меня пистолет и выстрелил, я побежал. Я закричал и побежал, как заяц. Тогда я еще не понимал, почему так сделал, что это со мной произошло. Я понял это гораздо позже. Он сам рассказал мне о моем благородстве. В одном могу поклясться, месье, я не испугался. Это я знал точно. Здесь было что-то другое. Но, одним словом, я бежал с места дуэли.
Надо ли говорить, что на следующий день для меня закрылись все двери. Все, месье, до единой. Мне, шалопаю, были рады в любом приличном доме, мне, не убившему человека, отказывали в приеме. Свет возненавидел меня. Меня не хотели знать, словно я был прокаженным. Стеснялись даже прошлого знакомства со мной. Ну как же! Ведь они не разглядели во мне труса и бесчестного! Они так ошибались! Скоро стали являться судебные исполнители, дом был продан за долги со всем имуществом и землями. Я оказался в прямом смысле слова на улице. А поскольку я ничего не умел, кроме как говорить комплименты, то вскоре начал голодать, холодать… Дальше путь прям и неизвилист. Но как-то, когда я уже снимал угол под лестницей в не очень богатом доме, ко мне пришел он. Я поначалу испугался, решил, что он настаивает закончить дуэль. Но он пришел, месье, поблагодарить меня. Да-да! И не за то, что я его не убил. А за то, что показал ему, как он выразился, всю черную пропасть его падения. Ведь гуманистом слыл не я, а он, ведь ему казалось невозможным убить человека. Но он стрелял. А я своим позорным бегством показал, что я выше его, выше молвы, выше предрассудков. Что я — человек. Это не мои слова, месье. Это он так выспренно выражался. Он жал мне руки. Он благодарил меня, он называл меня свободным и независимым. Правда, уходя, он не пригласил меня в гости, не обещал помочь. Он просто покаялся и — достаточно. Потом он написал книгу. Она имела большой успех, она перевернула общественную мысль Франции. Он рассказывал о некоем господине, за которым легко угадывался я…