— Да, это был четкий ответ. Жесткий, резкий, безоговорочный, — сказал Бо. — Настолько однозначный, что я сразу же подумал — она может вернуться.
— Ты правда так подумал? — удивилась Уитни.
— Очень смутно. Мимолетом.
— Удивительно. Потому что именно тогда, когда телеграмму уже нельзя было вернуть, я решила возвращаться.
— Великая путаница по имени Уитни.
— Великая путаница по имени жизнь.
— Но я ничего не понял.
— Я и сама только сейчас начинаю себя понимать, Бо. Все намного проще, чем может показаться. Я просто испугалась однозначности. Однозначность — конец, смерть. А я хотела жить. Сказав тебе однозначное «нет», я поняла, что это как удар топора. За ним — ничего. Я не очень сильная женщина, Бо. Я думала всегда и сейчас, что ничего не кончается, понимаешь, все можно вернуть, нет никаких однозначностей и окончательных решений. Может быть, только смерть. Но и за ней что-то есть. А здесь я сама рубанула. Сама сказала окончательное «нет». Будь на твоем месте другой человек, я бы ни секунды не сомневалась — даже после этого все еще можно вернуть. Но ты! Ведь сознайся, Бо, ты бы никогда больше не захотел меня видеть, ведь так? Ни через год, ни через сто.
— Не знаю.
— Нет, не захотел бы. Будь на твоем месте другой, мы могли бы попытаться искать какие-то другие пути, мы бы пошли на компромисс, но ты — максималист, Бо. А максимализм, помноженный на максимализм, дает в итоге смерть.
— Ты говоришь какие-то очень важные и нужные слова, Уитни, — сказал Бо. — Ты так проницательна и так тонка. Но, честно говоря, я совсем не это хотел услышать. Мне даже страшны твои рефлексии, потому что слишком много идет от ума, а не от сердца.
— Дурачок. Думать я стала только сейчас. А тогда это было Бог знает что! Я просто вышла из дому и приехала. Вот что это было тогда.
— Но почему?! По-че-му?!
— Потому что люблю тебя. Ты это хотел услышать? Могу повторить еще миллион раз.
— Ты хочешь мне сделать одолжение?
— Я хочу, чтобы ты обнял меня и поцеловал. Я ни разу с тобой не целовалась. И еще, знаешь, Бо, я ни разу не целовалась с человеком, которого люблю. Ведь я теперь свободна.
Когда Бо вернулся после ночи, проведенной у Эльзы, Уитни ни о чем его не спросила. Он сам сказал ей:
— Теперь и я свободен.
Сол согласился на развод на удивление быстро, все прошло без Уитни. Он прислал бывшей жене большое письмо, в котором писал, что понимает ее, что все ей прощает, что дети пока побудут у него, пока она не вернется, что он не держит зла и на Бо.
А потом была свадьба в Берлине. Скромная, тихая, только в узком кругу друзей. Уитни вернула себе девичью фамилию и не стала брать фамилию Бо.
Гастроли завершились победоносно. Берлинские газеты взахлеб расхваливали спектакль. Вокруг состава труппы даже разгорелась небольшая газетная дискуссия — ведь несколько видных немецких ученых провели, по их словам, серьезные исследования представителей разных рас и пришли к выводу, что белая раса превосходит все остальные и в умственном развитии, и в творческих способностях. Не менее видные ученые оспаривали такие выводы. Газеты внесли в этот спор свою долю аргументов, среди которых был и театр Бо.
А после Берлина Бо и Уитни оказались в Швейцарии.
— Я чувствую, что с каждым днем становлюсь все толще, — смеялась по утрам Уитни. — Бо, мы с тобой великие лентяи. Сколько раз мы были на прогулке?
— Целых три!
— Это за десять дней.
— Мне и этого кажется многовато. Я хотел бы вообще никуда не выходить из нашей комнаты. А еще лучше — не вылезать из постели.
— Бо!
— Да, я говорю чистую правду! А ты думаешь иначе?
— Честно?
— Честно.
— Честно говоря, я думаю точно так же, как ты.
— Тогда брось свою расческу и иди сюда.
Уитни не надо было долго уговаривать…
Но как-то утром они проснулись от того, что за стеной, где были русские, раздался крик, потом грохот упавшего стула. Потом громкий разговор. Женщина и мужчина о чем-то громко спорили.
Бо невольно прислушивался, но понять ничего не мог — русские спорили на своем языке. Он только улавливал интонации — обиженные и плачущие женские и грубые, жесткие мужские.
— Да, — сказала Уитни. — Что-то у них не ладится.
— Нам придется встать и выйти на террасу. Я не могу слышать этого, — сказал Бо.
Но к завтраку русские спустились как ни в чем не бывало.
Они безмятежно улыбались друг другу и своим соседям, говорили о разных пустяках, русский рассказал даже какой-то анекдот, который очень насмешил молодых англичан.