— Диана, я тебя заставлю читать настоящие книги! — вскричал Бьерн.
— Это Библию, что ли?
— Бат, давай ее отшлепаем? — Бьерн взялся за свой кожаный пояс.
— Фи, Бьерн, ты грубиян. Кожаным ремнем! Женщину! Нет чтобы просто рукой.
— Ну, я вижу, вам весело и хорошо. Мы с Бьерном помирились. Я пойду спать, — сказал Джон.
— Подожди, Джон. Куда ты? У нас сегодня помолвка. Неужели ты не выпьешь с нами шампанского? — сказала Диана.
— Хотите, я вам кое-что скажу? — вдруг серьезно спросил Джон и сел на табуретку. — Только, пожалуйста, не перебивайте меня. У меня была девушка. Она и сейчас есть, я уверен. Мы очень любим друг друга.
— А! Я знаю! Мария! — сказал Бьерн.
— Да, только не перебивай. Понимаете, мы очень хотели с ней быть вместе. Но нас вот так взяли, как котят, и швырнули в разные стороны. И теперь я не могу ее найти, а она не может найти меня. Она бедная девушка. Собственно, это неважно. Важно то, что и она, и я отдали бы многое, чтобы сейчас оказаться рядом. А когда я смотрю на вас, мне все время хочется закричать — что вы делаете?! Если вы любите друг друга, так будьте вместе. Что вы все играете в какие-то прятки?! Что вы все испытываете? Что хотите доказать?! Да как вам не стыдно?! Вы знаете, что я ненавижу вас за это?! Вы мне противны со своим снобизмом!
Диана слушала Джона, чуть приоткрыв рот. Растерянная улыбка не сходила с губ Бьерна.
— Нет, вам нельзя жениться. Вам надо бежать подальше друг от друга. Вы же измучаете себя! Вы измучаете всех. Вы станете сами себе противны, и слово «любовь», которое для вас и сейчас-то мало что значит, вообще станет синонимом ругательства. Спокойной ночи.
Джон встал и вышел из палатки.
И только здесь, под чистым небом, почти под таким же, как там, в Джорджии, той ночью, когда он бежал из дому, Джон рукавом вытер глаза, которые почему-то были полны слез.
«У меня ничего не получается в жизни, — сказал Джон самому себе. — И я не могу не отчаиваться! Слышите, кардинал, слышите, вы, мрачный пророк, я отчаялся!»
…Съемки закончились через две недели.
Через месяц группа вернулась в Париж.
А еще через три дня Джон узнал, что вся снятая пленка оказалась пустой.
На ней не осталось ни одного кадра. Сплошное черное поле. Только на мгновение мелькает толпа людей и поднимающаяся тень распятия.
Новый сезон театр должен был открыть новой постановкой, но Бо так и не решил, на чем остановиться. История Жанны Д’Арк в какой-то момент показалась ему недостаточно динамичной. Он стал переделывать пьесу, но неудовлетворение не пропадало, а нарастало. Вся история Орлеанской Девы, при всей ее героичности и обнаженности страстей, была уж больно романтичной. И совсем не отвечала на те вопросы, которые мучили Бо.
После альпийской трагедии все пьесы, все сюжеты казались ему мелкими и обыденными. Потрясение, пережитое в Швейцарии, заслоняло все.
В конце концов Бо бросил Жанну Д’Арк. И ничуть не жалел об этом.
Он стал переворачивать целые пласты драматургии в надежде найти хоть что-нибудь созвучное его настроению. Но, прочитав две-три первые страницы, отбрасывал пьесу, хватался за другую, чтобы и ее, не дочитав, отбросить.
К нему потянулись вереницей молодые, никому не известные авторы. Они несли целые кипы рукописей, трудночитаемых, неряшливых, с разрозненными листами или, наоборот, аккуратные, отпечатанные на машинке, с гладкой бумагой и отсутствием ошибок. В них попадалась пара диалогов, написанных живым языком. Но на этом все достоинства пьес заканчивались.
Бо мрачно бродил по библиотекам, останавливаясь у полок с беллетристикой, вдруг хватал с полки книгу и начинал ее бешено листать. Он стал теперь просматривать романы и повести. Но и здесь его ждало полное разочарование.
Но на этом неудачи Бо не заканчивались.
Налоговая инспекция вдруг стала проверять счета театра и нашла в них какие-то огрехи. Правительству Америки казалось, что театр заработал слишком много денег в Европе и не хочет делиться. Бо, как директор театра, должен был еще заниматься и этим. Тоскливые чиновники управления дотошно просматривали все бумажки по многу раз, обращались к нему по всяким пустякам, дергали его своими дурацкими вопросами — откуда, куда, сколько, зачем, почему?
Бо с трудом держал себя в руках. Каждый раз, когда в его кабинет, скромно постучав в дверь, заходил чиновник управления в своих сатиновых нарукавниках, у Бо было желание разбить о его голову графин, но только спрашивал:
— Не желаете ли водички?
Самое главное — Бо понимал, что вся эта инспекция неспроста. Владельцы других театров только диву давались. Даже крепкие бродвейские театры никогда не подвергались столь иезуитской пытке. Кое-кто намекал, что все это расистские происки. Но Бо от этого не становилось легче.