Его злость по этому поводу, достигнув высшей точки, грозила перерасти в крупный скандал или даже преступление. Как-то Бо завелся так, что начал кричать на клерка своим громким, хорошо поставленным голосом. Он заводился все больше и больше, видя, что клерк гаденько улыбается, уже готов был действительно схватить графин и расколотить его о голову человека в сатиновых нарукавниках, когда в кабинет вдруг вбежала Уитни.
— Бо, срочно пойдем со мной! — сказала она.
Бо словно налетел на бетонную стену. Уитни была чем-то взволнована не на шутку.
Он выбежал за ней в коридор, готовясь к самым неприятным известиям.
Она остановилась только на темной сцене.
— Они добились своего, — сказала она. — Они почти добились своего!
— Кто?! Что случилось?! — испугался Бо, решив, что что-то произошло с детьми Уитни.
— Скажи, если бы я сейчас не вошла в кабинет, ты стукнул бы инспектора по голове пепельницей?
— Графином, — сказал Бо, не сразу входя в резкий поворот разговора.
— Вот этого они и добиваются, — сказала Уитни. — Думаешь, они ищут что-то в наших бумагах? Они еще месяц назад поняли, что в бумагах ничего нет. Они ищут другого. Им надо, чтобы ты, или Чак, или кто-то другой только один раз сорвался по-настоящему. Все. Их дело будет блестяще выполнено. Во, они ищут возможности закрыть театр. Любыми средствами. А ты сегодня хотел им в этом помочь. Слава Богу, что я услыхала твой грозный голос. Слава Богу, что я успела тебя остановить. Приди в себя, Бо. У нас нет другого пути, кроме одного — облизывать этих пропахших чернилами пареньков. Вам справочку? Пожалуйста? Другую? Будьте любезны. Почему эта буковка нечеткая? Ах, как мы виноваты перед Америкой! Мы больше так не будем! Простите нас!
— Это противно! — сказал Бо.
— Перестань. Ты же актер. Этих пареньков просто надо переиграть. Ведь не они профессионалы, а ты. Надо, чтобы у них сдали нервы, понимаешь? И они уйдут. Они будут придумывать что-то еще, но у нас будет время. Мы должны оставить их с носом.
И Бо понял, что Уитни права.
Он тут же вернулся в кабинет и попросил прощения у клерка, чем вызвал его крайнее изумление.
С этого дня Бо находил в общении с инспекторами даже своеобразное удовольствие. Он действовал почти так, как показала Уитни. Он был предупредителен и даже заискивающ. Он был терпелив и любезен. И результаты стали появляться немедленно. Теперь уже злились инспектора. Они раздражались, капризничали, хамили. Но Бо делал вид, что ему даже приятно общение с ними.
Постепенно они перестали лезть к нему со своими дурацкими вопросами, хотя еще и не ушли из театра. Но Бо чувствовал, что скоро эта пытка кончится.
Уитни приехала домой под вечер. Уставшая, грустная, с поселившейся теперь в ее глазах какой-то безысходностью.
— Ну, как поживает отец? — спросил Бо.
— У него все в порядке. Здоров, бодр. — Уитни говорила неохотно.
— Как вы побеседовали?
— Хорошо.
— Он согласился быть свидетелем?
— Нет.
Бо, который хотел побыстрее закончить с сообщениями о визите к отцу и поэтому задавал дежурные вопросы, вдруг услышал совершенно неожиданный ответ, который не сразу дошел до его сознания.
— Что?
— Отец не хочет давать показания, — устало повторила Уитни.
— Как это? Он не хочет, чтобы тебе вернули детей?
— Он не хочет, чтобы я была твоей женой. Он хочет, Бо, чтобы я вернулась к Солу.
— И чем же я ему так не мил?
— Да всем. Он уверен, что ты недобрый человек. Нечестный… Развратный… Что, ты хочешь, чтобы я перечисляла все эпитеты, которыми он наградил тебя?
— А с чего это он вдруг меня так возненавидел? Когда мы с ним виделись в последний раз…
— Единственный, заметь, — вставила Уитни.
— Да, мы виделись один раз. Мы прекрасно с ним побеседовали. Из чего он заключил, что я такой плохой?
— Вот из этого раза и заключил.
— Но он видел меня всего каких-то два часа. Он что, распознает людей так быстро?
— Еще быстрее, чем тебе кажется. Белый человек — черная душа, черный человек — белая душа. Вот и вся его премудрость.
— Так ему не нравится, что я белый?
— Да, Бо.
— Подожди. Это какая-то ерунда! В твоем роду ведь тоже были белые…
— Именно поэтому они ему не нравятся. Вся семья до сих пор скрипит зубами, когда вспоминает моего деда.
— И этого достаточно, чтобы ненавидеть всех белых?