Скарлетт давно смирилась с этой мыслью, но все равно бегство Джона было неожиданным.
В доме было тихо. Скарлетт встала с кровати. Стараясь не скрипеть половицами, прошла в комнату Джона и застелила его кровать. Она не плакала. Она гордилась сыном. Она была уверена, что Джон добьется в этой жизни куда большего, чем добилась она. Их маленький городок еще услышит о Джоне Батлере.
Тихая усмешка коснулась ее губ. Все-таки она оставалась нормальной матерью — в одну из сорочек, которые взял с собой Джон, Скарлетт вшила деньги. Не так уж много, но и не так уж мало — три тысячи долларов…
Попутчик
Утром поезд встал посреди поля.
Джон как раз и проснулся оттого, что мирный стук колес прекратился, его больше не укачивало движение вагона, наступила тишина, прерываемая только редким постукиванием копыт и шумным дыханием коров…
Джон открыл глаза.
Интересно, сколько миль они уже отмахали? В каком штате они сейчас? Какие реки и горы остались позади, а какие еще ждут их?
Джон сладко потянулся, вскочил на ноги и выглянул в зарешеченное окно.
Если бы он не знал, что поезд мчался на всех парах целую ночь, он подумал бы, что они так и не выехали из Джорджии. А может быть, они действительно не выехали? Вон почти на горизонте табун лошадей, такой же, какие видел Джон множество раз у себя дома, вон повозка тащится, совершенно знакомая повозка, вон негры ставят столбы. Негры тоже знакомые.
Джон улыбнулся — нет, это только кажется. Америка одинаковая в своем провинциальном быту, но если присмотреться внимательно, сразу видно, что Джон теперь далеко от дома. И трава, и деревья, и даже солнце здесь уже другие. Джон точно едет на север. Джон едет в Нью-Йорк!
Какое-то непонятное беспокойство еще с самой ночи волновало Джона. Самое противное, Джон не понимал, с чем оно связано. Даже во сне он что-то пытался понять, но безуспешно. Беспокойство возникло в тот самый момент, когда Джон пробрался в темный вагон, и вот до сих пор не оставляло его. А характер Джона не позволял ему долго находиться в неведении, ему нужна была ясность во всем и прямо сейчас.
Джон оглянулся, внимательным взглядом обследовав вагон. Ничего настораживающего — толстые доски, куча сена в углу, коровы…
Вот в чем дело! Только сейчас, при свете утра, Джон разглядел, что в вагоне были вовсе не коровы, а самые настоящие быки. Старые, жилистые, уставшие быки…
Джон расхохотался — да уж, попьет он молочка! Да уж, подоит он этих уставших стариков! Как же он не предусмотрел, что возможна такая смешная осечка? Это что ж выходит, ему всю дорогу придется голодать?
Джону стало не до смеха. Его молодой организм требовал еды. И тем сильнее и настойчивее, что еды этой не было. Впервые Джон почувствовал непримиримый конфликт с собственным желудком. Словно его желудок — это маленький и капризный ребенок, а он, Джон, терпеливая и заботливая мать. Сейчас он понимал Скарлетт, которая, бывало, и прикрикнет на сына, делающего все наоборот. От этой мысли Джону стало веселее.
Он пошире раздвинул двери вагона и выглянул наружу. Знак семафора впереди был опущен, что значило — дорога закрыта. Машинисты сидели на насыпи и курили трубочки, изредка поглядывая на семафор. Дверь вагона рядом была тоже приоткрыта. И Джон решил перебраться туда — вдруг повезет.
Он живо схватил свой мешок, потрепал по загривку черного быка и выпрыгнул из вагона.
Ноги ощутили твердую землю. Было уже довольно жарко, птицы пели в знойном утреннем воздухе. Джон вдохнул этот сладкий воздух умирающих трав полной грудью и побежал к соседнему вагону.
Со света трудно было что-либо разглядеть в темном нутре, тем более что дверь вагона была приоткрыта всего на ладонь. Джон потянул ее, она со скрипом подалась, и вдруг чей-то здоровый сапог чуть не пришиб Джона. Он еле успел увернуться.
— Эй, ты что?! — закричал он невидимому обладателю сапога. — Хочешь лишиться своей обувки вместе с ногами?!
Это ковбои научили Джона ругаться так витиевато.
— Пошел отсюда, сосунок! — гаркнул из вагона грубый голос.