Бо говорил, не глядя в глаза собравшимся. Он просто не выдержал бы их взглядов. И только закончив свой монолог, он поднял голову. И увидел, что на него не смотрит никто. Собравшиеся сидели с опущенными глазами. Они думали, они решали что-то важное для себя. Бо был готов к любому решению.
Собравшиеся молчали. Молчание это было невыносимо для Бо. Он опустился на стул, закурил.
Нет, этого не могло быть. Хоть кто-нибудь из них должен был сказать — да, остаюсь, или нет, простите, сэр, я не могу остаться. Но они молчали.
Бо стало жалко этих людей. Не их вина, что до сих пор они не чувствуют себя полноценными гражданами Америки. Их не такие уж дальние родственники сжимались от страха, увидев белого надсмотрщика, хлыст которого не раз гулял по их спинам. Белый был для них и судья, и прокурор, и палач. Белый был для них законом.
Но Бо было не только жаль этих людей, ему действительно было стыдно. И не только потому, что какие-то ублюдки нагадили в студии. Предки Бо ведь тоже держали рабов. Бо помнил это. Он помнил, что в детстве еще делил человечество на белых и черных. Что как должное принимал, когда старый негр чистил его ботинки и подавал еду. Почему же теперь эти люди должны идти за ним? Нет, они должны его ненавидеть.
И слов от них он сейчас никаких не дождется.
В этом молчании встал вдруг со своего места Чак Боулт. Этот актер как раз репетировал роль Отелло. Был он гигантом, с красивой седой головой и ослепительной улыбкой.
Ни слова не говоря, Чак вышел из студии.
За ним поднялась Уитни, молодая статная красавица метиска. Ее отец был очень богат и помогал Бо устраивать студию.
И она ушла, не сказав ни слова.
Бо понял, что театр закончился. Теперь осталось только ему встать и выйти.
Но встать Бо не успел. В дверях снова показался Чак. Так же, не говоря ни слова, он вошел в студию и огромной лопатой, которую принес с собой, начал сгребать мусор.
Через минуту вернулась и Уитни с ворохом рабочих халатов…
К вечеру они привели студию в порядок.
Бо работал вместе со всеми. Таскал носилки, подметал пол, мыл стены.
Ему все время хотелось расплакаться, потому что он видел вокруг близких и самых родных людей. Они улыбались ему.
«У нас будет спектакль, — думал он. — У нас будет театр. У тех — не получится. Нельзя остановить раба, который становится человеком».
В тот же вечер он отправился в редакцию к Биллу Найту. Только пресса могла им сейчас помочь.
Редактор встретил Бо с распростертыми объятиями.
— Какими судьбами?! Такая честь! Почему не позвонили? Через минуту у вас был бы любой репортер. Какой премьерой порадуете на этот раз? Про вашу работу ходят какие-то фантастические слухи.
— До премьеры еще далеко, — сказал Бо. — Но я хотел бы сделать заявление.
— Вы?! Заявление?! — обрадовался редактор. — Сейчас я вызову стенографистку.
— Не так официально, — сказал Бо. — Лучше бы я поговорил с Найтом.
— О! К сожалению, Найт сейчас очень далеко, на Аляске. А что у вас стряслось? Может быть, я смогу помочь? Когда-то я писал не хуже Найта.
Редактор усадил Бо в кресло, угостил кофе, и тот рассказал о своем театре, о расистских нападениях, о комиссаре, о сегодняшнем дне.
Редактор от удовольствия только хлопал себя по коленям.
— Сенсация! — восклицал он. — Это просто сенсация! Я начну, Бо, но вам нужен не я! И не Найт, как это ни странно звучит. Эту серию статей, да-да, серию статей, должен написать Бат. Слушайте, Бо, мы вырастили такого парня! Вот кто вам нужен — Джон Бат. К сожалению, он тоже на Аляске. Но скоро вернется. Очень скоро!
— Время не ждет, — сказал Бо.
— Конечно, поэтому я сам начну эту серию. И назовем мы ее «Я — человек!».
— Бат… — размышлял вслух Бо. — К сожалению, не знаю.