— Кто говорит? — спросил Ридер, и его маленькие глазки пробуравили Джону переносицу.
— Да все, многие, — неуверенно сказал Джон.
— Ну и врут. Здесь пушнины мало. Надо ходить за тридцать миль, там хоть что-то, — сказал Ридер. — А где твое ружье?
— Ружье? — не сразу нашелся Джон. — Так я думал, что здесь куплю.
— Ну да, ну да, — сказал Ридер.
Джон чувствовал себя, как кролик перед удавом.
— Мэри! — позвал Ридер. — Принеси нам с парнем по чашке пунша. У тебя хороший пунш.
— Но мне надо бежать за ромом, у меня рома нет, — сказала Мэри.
— Вот и сбегай.
Мэри пожала плечами и, пробурчав:
— Пунш ему вздумалось… никогда пунша не пил, — вышла из дому.
— Значит, охотиться? И мальчишка тоже охотиться? — спросил Ридер, вставая и прохаживаясь по комнате.
— Нет… то есть да, он мой помощник, — сказал Джон. Он чувствовал, что совсем заврался.
— Ну да, ну да, — сказал Ридер. — А сам откуда едешь?
— Из Джорджии, — сказал Джон.
— Ну да, ну да…
Как железными клещами, вдруг Ридер схватил Джона и завернул ему руки назад.
— Пусти, пусти, негодяй! — налетел на Ридера Цезарь.
Но тот и не думал отпускать.
— Ребята! Эй, парни! — крикнул он. — Сюда!
В комнату ворвались здоровенные мужики, связали Джона и засунули ему в рот кляп.
— Мальчишку тоже прихватите, — сказал Ридер.
Он накинул на плечи свою шубу, надел лисью ушанку и с чувством выполненного долга вышел из дома.
Джона оттащили в какой-то подвал, развязали руки и заперли.
Это был конец. Точно так же погиб и Найт. Самое обидное, что никто так и не узнает, куда же пропали два столичных репортера — один маститый, а другой начинающий. Может быть, только возчики с Капли расскажут кому-нибудь. Но это будет не скоро. К тому времени песцы уже обглодают его труп.
Джона передернуло от омерзения. Так глупо, так глупо погибнуть.
Они, конечно, ждут ночи, чтобы было поменьше свидетелей. А ночь — вот она, уже спускается.
Главное, не взять с собой никакого оружия… Хотя он не успел бы им воспользоваться. Как этот Ридер подобрался сзади…
А что они сделают с Цезарем? Нет, мальчишку они не посмеют убить. Они не посмеют убить Цезаря!
От страха за Кама Джон вскочил и заметался по своей темнице. Боже мой! Он подставил не только свою жизнь, но и жизнь ни в чем не повинного мальчишки.
Нет, так просто сдаваться нельзя. Надо что-нибудь придумать. Он должен вырваться отсюда! Если погибнет сам, то хоть спасет Цезаря.
Джон оглядел подвал. Ничего особенного — крепкие сосновые балки, крашенные суриком, кирпичные стены, замазанные известью. Джон поискал на стенах каких-нибудь надписей. Ведь здесь побывало, наверное, немало несчастных узников. Но надписей не было. Это означало, что у пленников совсем не было времени…
— Выходи, — сказал Джону крепкий парень, распахивая дверь. — Я тебя вязать не буду, только ты без глупостей. А то — видишь, — и парень показал свой «Смит-энд-Вессон», висящий на поясе.
Джон оглянулся на свое последнее пристанище на этой земле и шагнул в коридор.
Путь к свободе
Мария сидела взаперти уже третий месяц. Мать и отец не выпускали ее на улицу из дома. Только два раза в день мать приносила в ее комнатку еду, молча ставила на стол и уходила.
Мария не знала, что наказание продлится так долго. Сначала она думала — день-другой родители подержат ее и отправят на работу. Потом решила, что ее заперли на неделю. Она пыталась поговорить с матерью, но та только ругалась и давала Марии хлесткие пощечины.
После первого месяца Мария стала каждый день плакать и звать на помощь. Тогда приходил отец, снимал свой кожаный ремень и хлестал ее. Потом Мария перестала кричать и плакать. Что-то внутри ее застыло. В уголках губ появилась упрямая и злая морщинка.
Она думала о Джоне. Сначала постоянно. От этих мыслей ей становилось легче. Она вспоминала их походы в музеи и на выставки — каким далеким казалось это теперь. Словно все эти прекрасные залы, картины, скульптуры были на какой-то фантастической планете совсем в другом мире.
Она вспоминала, как Джон смеялся, задумывался, как сосредоточенно вдруг застывал возле какого-нибудь полотна, словно пытался разгадать тайну этого волшебства, которое называется — искусство.
Она думала о том, что однажды вдруг увидела Джона совсем другими глазами. Когда же это произошло? Да, это было на набережной. Они ели горячую картошку и смотрели на баржи, проплывающие по Гудзону. Джон что-то кричал морякам, но они, конечно, не слышали его. Что же произошло тогда? Почему вдруг горячая волна поднялась в ней и подступила к самому горлу? В какой-то момент ей показалось, что она сейчас задохнется. Словно матовое стекло поставили перед глазами, весь мир поплыл, растаял, а потом вдруг она увидела Джона. Но это был не соседский мальчик — умный, вежливый и немного забавный. Это был — Он. Как и все девчонки, в детстве она мечтала о своем суженом и представляла его в сиянии славы, красоты, благодетелей. Это был в ее представлении высокий белокожий брюнет с тонкими усами и пронзительным взглядом карих глаз. Джон был светловолос. Чуть курносый, веснушчатый, с шелушащейся на губах кожей. У него были серые глаза, а рост вполне нормальный, даже не очень высокий. Но сейчас он казался ей тем самым рыцарем на белом коне.