Выбрать главу

После этого она уже не слышала и не видела ничего вокруг, только одна мысль стучала в ее висках — люблю, люблю, люблю…

На второй месяц Мария решила бежать. Твердо и бесповоротно. Нет, она не боялась, что мать и отец погубят ее, скорее всего они очень скоро увезут ее в Италию и там выдадут замуж. Просто они боялись, что снова появится Джон, что он заберет ее у них.

Мария решила бежать потому, что с ужасом вдруг поняла — и мать и отец для нее совершенно чужие люди. Это была не злая мысль, не мстительная, а очень спокойная, рассудительная даже. И в этом решении тоже виноват был Джон. Это он открыл для нее мир, в котором были совсем иные ценности, совсем другие мысли, другие отношения между людьми и другие цели в жизни. Этот мир был не лучше и не хуже того, в котором жили отец и мать, он просто был другой. И с этим он никак не соприкасался.

Да, она сама пришла тогда к Джону. Она, воспитанная с детства в самых суровых и аскетичных правилах, по которым и куда меньший поступок напрочь перечеркивал жизнь девушки. Но она не могла поступить иначе. Она боялась, что любовь, скрываемая, загнанная внутрь, закрытая на сотни замков, просто разорвет ее, сведет с ума, остановит когда-нибудь ее сердце. Любовь должна была быть свободной.

И так велико было это чувство в ней, что его хватило на двоих. Ведь она поняла сразу — Джон не любит ее. Но это не имело значения. Главное — она любила его. Она любила его больше жизни. Она обожгла его своей любовью, взяла в плен. И вот теперь они оторваны друг от друга…

Бежать из дому было совсем не сложно. Надо было только выбрать подходящий момент. Лучше всего бежать утром, когда отца уже нет дома. Надо только оттолкнуть мать, сбежать по лестнице и оказаться на улице. А потом сразу же туда, к Джону. Если его нет дома — на работу. Она знает, где находится редакция. Даже если его нет в редакции, она дождется его там. Из редакции ее не вытащит никто. Да, возможно, будет скандал. Отец непременно сунется и к Ежи, и в редакцию. Но применить силу он не посмеет. Мария уже совершеннолетняя, она вправе сама решать, с кем ей жить.

А потом они поженятся…

Мария, конечно, вспоминала и о самом последнем их дне. Это было тяжелое воспоминание, особенно в свете того, о чем она узнала, как только Джона выставили за дверь.

Это она была во всем виновата. Она солгала. Да, это была ложь во спасение, да, она не хотела ничего плохого, но она солгала и теперь расплачивалась за это. Мария не была беременна. Регулярно у нее были месячные, ни на день не запаздывали. И это удивляло ее больше всего. Она должна была забеременеть, она должна была понести от Джона, но ничего не происходило. Как Мария молила Пресвятую Деву, чтобы та послала ей ребенка, как искренне просила. Но каждый месяц в одно и то же время начинались месячные. Мария приписывала свое бесплодие тому, что живет в грехе — ведь они с Джоном не были повенчаны, поэтому Пресвятая Дева и отвернулась от нее, но, как только они повенчаются, она обязательно родит Джону ребенка. А для того чтобы повенчаться, надо было получить благословение родителей. И Мария решила солгать…

Самое трудное в побеге ей казалось только одно — оттолкнуть мать. Это даже представить себе было ужасно. К матери следовало относиться как к святой — Мария так и почитала мать, — причинить ей даже небольшое зло считалось смертным грехом. Но другого выхода у Марии не было. Она несколько раз пыталась поговорить с матерью, но та даже слушать ничего не хотела.

— Потаскуха! — кричала она на дочь и захлопывала дверь. И это в лучшем случае.

Оттолкнуть мать… Нет, Мария даже думать об этом боялась.

Сразу после того как отец выпроводил Джона, он вернулся, схватил Марию за руку и оттащил ее на кровать. Он бил ее так, что девушка уже попрощалась с жизнью. Она не могла кричать — мать подушкой закрывала ей рот.