— Бросьте, Мэри, никто на меня не смотрел.
— Ну одна-то уж точно все время смотрела на вас, — тихо сказала хозяйка.
— Это которая? Черненькая Лу?
Мэри отрицательно замотала головой.
— Кто же тогда? — спросил Джон.
— Ой, чайник закипел! — вскочила Мэри. — Сейчас будем пить чай.
Она заварила крепкий чай, достала мед и печенье.
— В Англии очень любят пить чай, — рассказывала она. — Ну и в Ирландии тоже. Мама готовила чай замечательно. Она и меня учила, но я, наверное, плохая ученица.
Джон попробовал чай и даже причмокнул от удовольствия:
— Я, к сожалению, не знаю, как готовила чай ваша мама, но вы это делаете чудесно. Вы обязаны раскрыть мне секрет, Мэри.
— Да никакого секрета нет, — улыбнулась польщенная хозяйка.
Румянец покрывал ее щеки каждый раз, когда кто-нибудь хвалил ее.
И мед был чудесный — густой, тягучий, почти коричневый, с запахом трав и цветов.
— Это нас эскимосы научили собирать. Здесь летом очень красиво, много цветов, травы высокие. Вообще-то наши эскимосы пришли с севера, там только тундра, вечная мерзлота. Не знаю, как человек может там жить? А вот эскимосы живут. Но наши почему-то решили прийти сюда. Что-то им сказали их боги. Я так слышала. На будущий год мы поможем им строить деревянные дома, а то их иглу начинают таять уже в апреле.
— Да, я видел. Удивительно, как умеет адаптироваться человек. Ко всему может приспособиться, — сказал Джон.
— Нет, — тихо возразила Мэри. — К одиночеству нельзя привыкнуть.
Она подняла голову и взглянула прямо в глаза Джону.
И только сейчас Джон понял, что Мэри все это время глядела на него не как хозяйка дома, не как остальные девушки на приезжего незнакомца. Ее взгляд таил в себе что-то другое, более глубокое, незащищенное, затаенное и сильное.
Джон не выдержал ее взгляда и отвел глаза. Вдруг он почувствовал себя в чем-то ужасно виноватым. Легкость пропала, мучительная недоговоренность возникла между ними.
— Очень вкусный чай, — сказал Джон, чтобы как-то прервать это молчание.
Мэри не ответила ему. Она тихо помешивала ложкой чай, стараясь не ударять ею о стенки чашки.
— Вы верующий, Джон? — неожиданно спросила она.
На этот вопрос Джон и себе самому затруднился бы ответить.
— Не знаю, — честно признался он. — Когда жил с матерью, каждую субботу и воскресенье ходил к мессе. Даже молился, когда заболел отец, прося у Бога помощи. Но отец умер. А вот теперь, в Нью-Йорке, я в церковь не хожу. Даже и не думаю об этом. Скажем так — я верю, что есть над нами высший разум, мудрость мудростей… Но вот что это? Бог?
— Я не об этом спросила вас. Я говорю про Заповеди Господни.
— Да, в это я верю.
— Джон, помогите мне.
— Я? Вам? Но как, Мэри?
— Шон сватается ко мне. Наверное, он любит меня. Наверное, я выйду за него, хотя сама его не люблю.
— Но тогда зачем выходить за Шона? Он мне не очень понравился, хотя это и не мое дело.
— Да, вы правы, он не очень хороший человек. Но, может быть, ему нужна просто ласка? Забота и терпение?
— Это вам решать, Мэри, — сказал Джон. — Чем я могу вам помочь?
— Я хочу, чтобы мой ребеночек родился от любви, — еле слышно прошептала Мэри.
У Джона перехватило дыхание. Больше ничего не надо было говорить. Эта женщина просила его о помощи. Она переступала через собственную гордость, через молву и предрассудки. Неужели ему сейчас надо было одернуть ее? Неужели надо было урезонивать, мудро рассуждать о женской чести, о долге, об обязательствах? Все эти правильные слова звучали бы сейчас кощунственно перед этой чистотой и безоглядностью.
— Я не люблю вас, Мэри, — сказал Джон. И даже эти правдивые слова ему самому резанули ухо.
— Это ничего, — спокойно ответила женщина. — Моей любви хватит на нас двоих.
— У меня есть невеста, — сказал Джон и вдруг подумал: «Мария и Мэри. Это же одно имя».
— И она не простит вас?
— Она? — задумался Джон. Он вспомнил, что и Мария сама пришла к нему, что все было почти так же, как сейчас. Он подумал, что и Мария поделила свою любовь и этой любви хватило на двоих. Она тоже была чиста и безоглядна. Она тоже была несчастна. — Она поймет.
Мэри поднялась со своего места, подошла к Джону, взяла его за руку и повела за собой. Теперь в ней была решительность, настойчивость и уверенность.
Даже ее небольшая хромота словно бы придавала ее облику убедительности.
Когда они поднялись наверх, Джон увидел в конце коридора Цезаря. Тот спал, сидя на полу.
«Почему он здесь? — мелькнуло в голове Джона. — Словно ждет кого-то…»