Почему-то Джону вдруг показалось, что поселок совсем оголен в месте тайного прохода. Он бросился туда и чуть не нарвался на пулю, которую выпустил вовсе не бандит, а Карл, подумавший, что Джон противник.
Пуля пробила Джону шубу на плече. На секунду Джон застыл, не веря, что в него могли попасть, а потом опрометью бросился к проходу.
И как только залег, здесь действительно началась стрельба.
Оглянувшись, Джон увидел, что рядом лежит Шон. Парень был белым как полотно.
— Ты ранен? — спросил Джон.
— Я не виноват, я не виноват! — закричал Шон истерично. Рука у него была перебита пулей и разбрызгивала дымящуюся кровь. Шон почему-то собирал эту кровь в пригоршню.
Джон подполз к нему и стал перебинтовывать.
— Я не виноват, я не виноват, — причитал Шон. — Они не могли. Они случайно.
Он был в шоке. Джон перебинтовывал руку Шона довольно долго. Мешала шуба. Джон никак не мог найти рану, все было залито кровью. Наверное, Шону проще было бы добежать до ближайшего дома.
— Только ты не ешь снег, — почему-то вдруг сказал Шон.
Джон увидел, что снег пропитан кровью, и его удивила такая бессмысленная забота Шона.
Потом Джон в кого-то палил, а ему отвечали.
Потом у него кончились патроны. И он попросил у Шона. Но тот был без сознания.
Правда, у того, кто стрелял в Джона, тоже, наверное, кончились патроны, потому что и он перестал стрелять.
Джон осторожно высунул голову из своего укрытия и увидел, что от прохода кто-то быстро ползет в его сторону.
«Все, это конец, — подумал Джон. — Сейчас в меня разрядят парочку патронов. Парочку патронов. Парочку патронов…»
Он мысленно повторял про эти патроны, словно замкнулся какой-то крут в голове.
И в этот момент он увидел, что у Шона открыта сумка с боеприпасами. Как он не заметил ее раньше? Почему он просто не взял ружье Шона? Нет, он тоже сходил с ума. Убийство никогда не было делом разумным.
Джон схватил ружье Шона и приготовился стрелять в подползающего врага.
Он понимал, что выстрелить будет трудно. Еще на расстоянии — куда не шло. Ты не видишь лица человека, его глаз, для тебя это что-то вроде куклы. Но стрелять в упор?!!
Джон весь сжался в комок. Если бы он мог, он сейчас заскулил бы тонким голосом, как щенок. Но он не мог даже двинуться. Время словно остановилось. Оно словно решало, кого пустить к Джону — удачу или смерть.
И решило пустить смерть.
Из-за бугра показался ствол винтовки и нацелился черной дырочкой прямо в лоб Джону. За винтовкой выглянуло лицо бандита и в следующее мгновение…
Джон потом часто вспоминал это мгновение. Его палец медленно вдавливал курок, а все существо Джона превратилось в ружейный боек, который злым клювиком ударит сейчас в капсюль. И капсюль даст искру, а она подожжет порох, и тот своими газами вытолкнет на свет Божий свинцовую смерть.
В следующее мгновение Джон не выстрелил, потому что прямо перед собой увидел лицо Найта.
Плохие известия
Скарлетт ехала в Нью-Йорк.
Поездка в Вашингтон ничего не дала. Она побывала на нескольких приемах у видных конгрессменов, встретилась с некоторыми старыми друзьями Ретта, даже проконсультировалась с одним виднейшим адвокатом по такого рода делам, стараясь, правда, скрыть это от Доста, чтобы не ущемлять его самолюбие, но никто всерьез не вник в ее проблемы, никто не дал ей по-настоящему ценного совета. Более того, знакомые искренне удивлялись, когда Скарлетт говорила, что у нее неприятности.
Все считали, что Скарлетт и неприятности — понятия несовместимые. Поэтому, пробыв в Вашингтоне почти месяц, Скарлетт решила, не заезжая домой, отправиться в Нью-Йорк. Собственно, этот совет ей только и дали. Дескать, все дела решаются там, здесь, в Вашингтоне, только подписываются.
У Скарлетт не было особого плана действий. Так, несколько влиятельных знакомых, с которыми она и собиралась повстречаться. Ну и, конечно, с Джоном и Бо. Кэт была во Франции.
Она дала телеграмму и Бо и Джону, надеясь, что хоть кто-то из них встретит ее.
Вся эта история с документами и судами уже порядком утомила Скарлетт. Она только руками разводила, как это вышло, что именно на нее свалилась такая напасть. Всю жизнь ее мысли и дела были далеки от судебных канцелярий и присутственных мест. Ее мысли вообще были далеко от мелочей жизни, она жила в других масштабах, в другом измерении. Любовь и ненависть, доброта и верность, дружба и одиночество — вот те незыблемые вехи, по которым шла ее жизнь. Только во время войны она думала о хлебе насущном, но тогда об этом думали все. И даже та давняя забота была окрашена багровыми красками трагизма, борьбой за жизнь. А теперь она сама себе вдруг стала напоминать старую скрягу, которая дрожит над куском земли, интригует, мелко злобствует.