14
Осторожно перебирая в пещере сухую слежавшуюся подстилку, Федор Борисович обнаружил лоскут ветхой тряпки. Он извлек его на свет и подозвал друзей.
- Ну-ка, посмотрите, что я тут откопал?
Лоскут оказался куском холщовой ткани, спрессованной и заплесневевшей. Стали расправлять - и ахнули. Это было частью детской рубашонки - кусочек ворота с перламутровой пуговицей и обрывок рукавчика. Предполагаемый размер рубашонки примерно соответствовал двухлетнему возрасту ребенка.
- Да вы понимаете, что мы держим в руках! - воскликнула Дина.
А не понимать было уже невозможно. Далеко в горах, в пещере, принадлежавшей медведице, найти лоскуток детской рубашки - значило убедиться, что похищенный мальчик был доставлен именно сюда и что именно здесь началось его "приручение" и воспитание медведицей.
Что же было дальше? Насильственное привыкание к новой обстановке, к новому образу жизни - через страх, голод, беспомощность? При всей невероятности факт оставался фактом. Мальчик выжил. Почему медведица не убила его, принесла в берлогу? И почему она его принесла? Самка зверя могла стать приемной матерью человеческому детенышу, вероятнее всего, только после утраты своего. Материнские чувства требуют восполнения. Так, пожалуй, и было в данном случае. А что произошло позже? Если бы медведица, проведя лето здесь, в горах, залегла в спячку, мальчик неминуемо погиб бы. Значит, медведица не залегла в спячку, а ушла куда-то на юг и там провела с питомцем всю зиму. Медвежатник Кара-Мерген рассказывал, что медведи в Джунгарском Алатау залегают в спячку только тогда, когда в этом есть крайняя необходимость: ожидание потомства или приход ранней зимы. Обычно же медведи уходят на юг, в теплые места, где круглый год много корма.
Так к звену вязалось звено, одна разгадка вела за собой другую. А связав все это с увиденным семь лет назад, уже не трудно было предположить, что в дальнейшей судьбе мальчика очень немаловажную роль сыграл и самец, отец очередного потомства медведицы. Зверь умеет привязываться к человеку. Сперва слепая симпатия, затем прочность союза на основе взаимной выгоды. Как иначе? Ответа другого нет. Природа всегда окружала себя тайной, это верно, она сопротивлялась проникновению в нее разума человека, но она постоянно и соблазняла его проникать в эти тайны, оставляя заманчивые лазейки неприкрытыми. Она не только сохранила в своих недрах остатки древнейших культур и цивилизации, но сберегла и еще более древние ископаемые, словно говоря ему, человеку: "Ты идешь вперед, но путь твой лежит через познание твоего прошлого. Познаешь его, познаешь и себя, а познав себя, может быть, познаешь и Вселенную". Путей познания много. Природа опять приоткрыла заманчивую лазейку, насильственно, никого не спросясь, отдав человека на воспитание зверю...
Многое было передумано в этот день, многое и записано.
После обеда Кара-Мерген засобирался в долину, к лагерю. Пожав всем руки и сказав "кош, кош аман бол!"12, он, плотный, кряжистый, чуточку кривоногий, спустился в расселину, на тропу, и пошел по ней, уверенно ступая на камни и похрустывая щебенкой. Трое, стоя рядышком, махали руками, провожая его теперь на целую неделю.
Проводив Кара-Мергена, мужчины легли вздремнуть, забравшись в шалаш, а Дина решила принять водопадный душ.
- Смотрите только не простудитесь, - сказал Николай.
- Лучше позагорайте, - добавил Федор Борисович.
Ночная гроза освежила воздух, стало дышать свободнее, но жара не спадала. Камни раскалились до того, что к ним нельзя было притронуться. Трава заметно пожухла, цветы съежились. Густой запах увядшей зелени казался еще острее. Все просило дождя, настоящего, проливного.
Дина подошла к водопаду и не спеша стала раздеваться, с любопытством поглядывая на маленькую юркую оляпку, порхающую между струй падающей воды. От водопада тянуло свежестью. Дина вдыхала в себя эту свежесть, и ей было хорошо. Мерный шум воды как бы сам собой вплетался в настроение, и хотелось как можно дольше наслаждаться прохладой, звоном падающего с высоты ключа, покоем и одиночеством. Она стянула сафьяновые сапожки, подаренные Кильдымбаем, с наслаждением пошевелила пальцами ног, потом сняла кофту, глядя на руки, загоревшие по самые плечи, и отмечая про себя резкую белизну остального тела. Встала, шагнула к воде, успокоено улыбнулась. Ее никто не видел. Она была одна.
Но если бы ей сказали, что все это время на нее со звериным любопытством смотрело существо в образе человека, она пришла бы в ужас. Но это было так.
Он стоял на кромке обрыва, скрытый густыми ветвями кленовой поросли, сутулый, почти уродливый своей дикостью. Жесткая кожа, покрытая застарелыми рубцами и шрамами, казалась однотонно темной, под кожей не было ничего, кроме костей и мускулов.
Хуги с самого начала наблюдал за Диной. Она шла к водопаду понизу, он крался поверху, скрываясь в ветвях. Так крадется рысь за добычей, бесшумно прокладывая путь по деревьям. Ему ничего не стоило бы подойти и ближе, столь же бесшумно оказаться прямо перед глазами, но его пугал страх, невольно вселяемый Светловолосой. Когда она стала снимать разноцветную одежду, взгляд его напрягся еще больше. Он не мог понять, как можно снимать с себя то, что должно было быть частью самого тела, а Светловолосая снимала и становилась все более незащищенной и все более похожей на него. В его устремленном взгляде мелькнуло что-то осмысленное, будто он понял, что оба они принадлежат одному началу, одному роду, что перед ним стоит существо, похожее на его мать. Светловолосая как бы разбудила давно уснувшего в нем человека.