— Больница в райцентре знаете какая — девять домов нашего кыштака поместятся в ней! Все кругом белое, как снег на вершинах гор. Стены белые. И подушки и одеяла — все белое. Доктора ходят в белых халатах и шапочках, сестры — в белых платочках. Почти век прошел с того дня, когда я родился, — никогда еще не жил в такой комнате, не лежал в такой постели… Э, нет, лучше с самого начала расскажу вам, дорогие мои. Только приехал, только перешагнул порог — доктор, молодой парень, попросил меня раздеться догола. Открыл передо мной двери: «Аксакал, прошу вас вот сюда, с дороги вам надо помыться!» Смотрю — передо мной большое каменное корыто, полное воды, называется «ванна». Надо было лезть туда, а я не захотел, и тогда вошли девушки-сестры. «Ой, говорю, доктор, зачем насмешки надо мной строишь? Разве можно девушкам смотреть на голого старика!» Скорей-скорей сам полез в воду. Потом мне штаны дали и рубашку и положили на мягкую пружинную кровать. Подушка пуховая, ой-е, как хорошо! Справа, слева от меня лежат восемь человек. Всем подушек хватило, всем простынь хватило — сверху, снизу, каждому по две простыни!
Дардаке не терпелось поговорить с дедушкой Буйлашем насчет своих лесных запасов хвороста. Куда там! Старик увлечен был рассказом.
— Раньше, правда, не знал, что Советская власть больных, никуда не годных, старых, как я, в хлопковые кутает простыни, с ложечки, как маленьких, кормит. Хе-хе! Лекарство мне с разных сторон давали, слыхал кто-нибудь, а? Я горел, ой, какой красный был! Совсем, думаю, умирать буду. Дышать не мог, хрипел, кашлял. Доктор иглу принес, первый раз сам колол. Я думал, все пропало — так мне было больно. В другой раз молодая женщина пришла с иголкой. «Уходи, — говорю. — К мужчине как можешь входить!» Хе-хе, она так кольнула, — комар, честное слово, больнее кусает… Ай, эти уколы!.. Грудь моя стала такой же легкой, как у птицы в небе. Избавился от этих вечных хрипов… Еще раз скажу — вот где Советскую власть увидел. Кормят, поят, одевают, ласкают. Когда пить захочешь — белоснежные девушки приносят яблочный сок, виноградный. Говорю молодому парню, доктору: «Уже две недели у вас гощу, пора мне домой, надоел вам». Он обижается: «Разве плохо у нас? Радио передает музыку, разные новости… А если хотите, дадут вам газету, книжку, журнал»…
Рассказывая о больнице, старый Буйлаш радовался и веселился, как ребенок. Приятно было смотреть на оживленное, приветливое лицо хозяина дома. Но понять не мог Дардаке, почему такой мудрый, столько проживший человек удивляется, что в больницах все бесплатно. И неужели не слышал он и не читал о пенициллине, спасающем от смерти?
А дедушка Буйлаш все говорил и говорил:
— Я узнал в больнице, что не всегда хворь нападает на человека, бывает, что сам человек виноват в своей тяжелой болезни. Так и со мной случилось. Я выходил и зимой и летом на заре и совершал омовение холодной водой. Это нож для легких. «Если в горячую банку из стекла, — сказал мне доктор, — налить холодную воду, банка лопнет». И я согласился с ним — сам видел, как это бывает. Оказывается, и человек плохо переносит быструю перемену жары и холода. В моей простуде я сам был виноват…
Дардаке очень уважал старика. Всегда внимательно вслушивался в его слова. А сейчас вдруг рассмеялся. Не мог удержаться — так и прыснул.
Старик строго на него посмотрел, и женщины неодобрительно зашумели. Так бывает в школе. Какой-нибудь озорник проведет пальцем по ребрам, когда учитель читает книжку, станет щекотно, и невольно рассмеешься. Но ведь сейчас никто не щекотал Дардаке.
— Не сердитесь на меня, аксакал, — поклонившись и густо покраснев, сказал Дардаке. — Наверно, муравей прополз у меня под рубашкой.
Милостиво кивнув, хозяин дома отвернулся от мальчика и продолжал:
— Кашель бывает и от другой причины — в человеке поселяются невидимые зверьки. Доктор мне велел плевать в баночку, сказал, что не выпустит из больницы, пока не посмотрит, нет ли в моих плевках каких-то живых палочек. Я надел очки и долго смотрел на свой плевок при солнечном свете…
На этот раз не только Дардаке, но и Зейна рассмеялась. Оба выскочили из юрты. Взрослые проводили их сердитыми взглядами. Теперь Дардаке испугался, что старый Буйлаш не скоро ему простит.
— Он как маленький, — сказала Зейна.
— Да, — сказал Дардаке, — только все равно мы не должны были смеяться.
— Ты первый начал. Фыркнул, и я тоже не удержалась. Знаешь, ты хорошо придумал насчет муравьев. Давай, чтобы нам поверили, насыплем в твой колпак муравьев и будем бросать через тундук[18]. Щекотно станет многим, а может быть, даже и самому дедушке. Так мы оправдаемся.