Сарбай стал медлительным, влажный воздух весны давил его. Опасливо поглядывая на небо, он сокрушенно качал головой, вздыхал, охал, но сыну своих дум не поверял.
После полудня откуда-то явился туман. Холодный и сырой, он облепил лица мокрым, вязким налетом, в воздухе стали летать мокрые бисеринки, а через минуту с неба повалил обильный тяжелый снег. И уже не было гор, исчезли даже самые близкие скалы, все заглохло, мягкая ватная тишина заткнула уши. Хлопья снега опускались сплошной завесой — крупные, как перья, липкие, ощутимые на вес. Дардаке в первую минуту забавляла такая неистовость природы. Но вдруг он понял, что в мягкой ласковости снегопада таится какая-то новая угроза. Вслед за горами и скалами пропали, как бы растворившись в снегу, овцы — вся отара. Вот еще минуту назад Дардаке видел отца, а сейчас не стало и его.
— Сюда, сюда! — Голос отца доносился откуда-то справа.
Дардаке поспешил на его зов.
— Ты видишь? — говорил отец глухо. — Посмотри, посмотри на этих несчастных…
То ли снегопад стал немного реже, то ли зрение постепенно привыкало — Дардаке разглядел сбившихся животных. На спинах их лежали желтовато-белые бугорки, по бокам струилась вода. Повеяло холодом, и на шерсти животных повисли ледяные бусинки.
— Ох, бедолаги! — продолжал Сарбай. — Такой снег они даже не могут с себя стряхнуть. Как бы не было беды… Давай-ка, давай! — закричал он вдруг и засуетился. — Надо гонять их, гонять. Будут стоять на месте — простудятся. Стряхивай с них снег, очищай чем можешь.
Врезавшись в толщу сбившегося стада, они растаскивали животных, расталкивали, но те снова собирались в кучу. Рукавами, полами тулупов, а потом и шапками чабаны старались сбросить со спин овец смерзающийся снег.
Сколько длилась эта борьба? Час, а может, и два часа. Снег валил и валил, отец с сыном готовы были упасть от усталости тут же, в гуще стада. И тут над головой неясно обозначился огромный желтый шар, а через минуту туча рассеялась, а шар превратился в обыкновенное высокое солнце, окруженное чистой синевой. Только здесь, высоко в горах, погода меняется так быстро. Исчез мороз. Все сверкает, и бегут по лицу мокрые струи, и опять шумят под снегом приглохшие было потоки.
Отец и сын стояли рядом и тупо смотрели на серо-белую кашу ворочающихся в снегу животных. Давно ли на широком плато они весело щипали траву! Сейчас не видно ни одной травинки, а овцы в густом напластовании свежего снега кажутся какими-то другими существами — медлительными и неповоротливыми. Тревожило и то, что ни одна из них не блеяла, не кричала. Только черный козел, взбежав на утес, легко отряхнулся и смотрел сверху своими желтыми бесовскими глазами, громко мекал, туда-сюда поворачивая голову, как бы желая получше рассмотреть, что же произошло. С той крутизны, на которую он взобрался, мокрый снег быстро сполз. И конечно же, козел, если бы он умел говорить, сказал бы и этим глупым овцам, и этим глупым людям: «Что вам там, внизу, надо? Неужели вы не видите, что здесь сухо и хорошо? Дело ваше, можете оставаться там». И, как бы в подтверждение своих слов, он затряс бородой и, сделав несколько быстрых прыжков, поднялся еще выше.
Дардаке понурился. Его уже не радовали ни синее небо, ни горячее солнце, ни громкий крик перелетающих с места на место птиц. Он боялся посмотреть в глаза отцу, ожидая, что тот в отчаянии начнет сейчас клясть все и вся. Сарбай заговорил неожиданно спокойно:
— Все-таки есть бог. Я, сынок, худшего ждал. Ты, наверно, не заметил, как долго поглядывал я со страхом на западную кромку вон того хребта. Солнце светило вовсю, но шайтаны уже готовили этот подарок. — Сарбай оперся ладонью на плечо сына, и Дардаке почувствовал, как дрожит его рука. — Такая туча, — продолжал Сарбай, — покрывает все, как тяжелое душное одеяло. Оно может быть очень толстым, это весеннее снежное одеяло. Эх, если б мы пасли коров! Им это нипочем. За тридцать лет я отвык от таких слабых животных, как овцы. Наверно, много погибло… Но те, что остались живы, теперь уже будут жить. Не будем горячиться, сил у нас с тобой немного, давай делать все с умом.
Дардаке прислушивался с удивлением к спокойному голосу отца. Он не знал, что это спокойствие отчаяния. Однако же Сарбай, оглушенный и ослабевший, обрел неожиданно и рассудительность.