В долине, в кыштаке, приход весны не так заметен… Нет, неправда — в долине просто другая, более спокойная и тихая весна. Здесь, на высоте, в крутых горах, она ужасно шумит. Кажется, что попал в кузницу. И грохот и сверкание. Вот только что на этом склоне было сухо, но откуда-то прорвался весенний ручей и покатил прямо на отару куски глины и камни. Не зевай! Скорей, скорей перегоняй своих овец на другую сторону.
Под палящими лучами солнца чесоточные овцы быстро поправились; лысины их заросли, и теперь их было трудно отличить от здоровых. Как же они все повеселели и оживились, эти полумертвые, эти медлительные животные! За ними не ходить надо, а бегать. Как завидят вдали густую, свежую траву — не удержишь: не хотят пастись на бедном, вытоптанном пастбище. И тут новая появилась забота. Суягные овцы, брюхо которых отвисло до самой земли, спешили за всеми, спотыкались, падали. Это им было вредно — того и гляди, сбросят. Значит, надо сдерживать прыть тех, которые бегут и торопятся… Э-эх, не сегодня — завтра начнется окот. Сарбай и Салима переругались. Она говорила, что маток с набухшим выменем надо бы загнать в кошару, — разве можно им в последние дни перед окотом совершать длинные переходы? Это грозит большими потерями. Сарбай кричал с раздражением:
— А где взять сена? Ты скормишь им сейчас, а начнут их сосать маленькие, что будем давать им тогда? Проклятый Закир! Он хочет нас погубить, в тюрьме хочет нас сгноить… Что мы ему сделали? — И Сарбай, исхудавший, издергавшийся, тряс кулаками, с ненавистью плюясь в ту сторону, где лежал за горами кыштак.
С каждым днем в стаде все больше и больше овец с обвисшим брюхом и набухшими сосками. Ой-ой, вот как начнут они одна за другой, а то и десяток за десятком ягниться, что тогда делать, что делать, как за всеми усмотреть?..
Нежданно-негаданно из темного ущелья выехали на освещенное солнцем пастбище два всадника. Одним из них оказался заведующий фермой однорукий Садык, вторым — молодой ветеринар, имени которого Дардаке не знал. Почему они приехали с противоположной стороны? То ли побывали у других чабанов, на других пастбищах, то ли решили промять своих сытых лошадок… Как-никак обидно было, что не прямо из кыштака приехали к ним. Больше двух месяцев не являлся сюда ни один из руководителей.
Дардаке всяким видел отца, сердитым тоже видел. Но с начальниками отец всегда был молчалив, первым не начинал разговор, отвечал робко и… на все соглашался. Что с ним случилось? Как только узнал заведующего фермой, начал с крика:
— Приехали все-таки, вспомнили! Уже растет новая трава. Вы бы еще летом явились!.. Вот они, забытые вами овцы. А те, что пали, сложены в кучу. Сами копайтесь, считайте, мне на все наплевать…
Заведующий фермой и ветеринар ни слова не отвечали. Похоже было, что они чувствуют свою вину. Однорукий Садык, под распахнутым полушубком которого была видна застиранная гимнастерка с орденскими планками, краснолицый, загорелый, очень нравился Дардаке. В седле Садык держался с завидной легкостью, и даже то, что правый рукав болтался пустой, не делало его фигуру менее мужественной. Казалось, он готов пришпорить коня и помчаться в бой. Тем более удивительно было, с каким терпением он слушал брань и ворчание Сарбая. А тот продолжал:
— Чтоб вам пусто было! Ни разу не приехали! Решили, наверно, что все мы тут — и овцы и люди — давно сгнили под снегом. Стыда у вас нет!.. Эх, оказывается, коровы мои были просто счастьем для меня. Сам виноват. Тогда я жил с людьми. И начальники тоже ко мне приходили, хотя бы для того, чтобы взять молока своим детям… — Он затряс кулаками, выставив вперед лохматую бороду. — Не осталось ни стебелька сена!.. Бездельника Мамбеткула отпустили с миром, а его вину взвалили на меня… Если вы… Если хотите погубить приплод, губите сами.
Вот распалился старик! Видно, верна поговорка: «Не дай бог испытать гнев доброго человека». Дардаке с восхищением смотрел на отца — вот когда в нем проснулся джигит! Даже начальники оробело молчат.
Сарбай ходил туда-сюда, говорил, говорил, говорил. И вдруг размахнулся и забросил далеко в овраг свою пастушью палку.
— Хватит, не желаю я больше!.. Не желаю, не желаю! Забирайте своих овец. Сами пасите, сами за них отвечайте!
Согнувшись, он пошел в сторону землянки, и всадники молча поплелись за ним.
«Почему же они так долго молчат? Почему не утешают бедного папку?» — думал Дардаке.
Пока отец ругался, в душе парнишки росло уважение к нему. Но, услышав, как он крикнул: «Забирайте!», и увидев, что отец забросил символ своей пастушьей власти — палку, Дардаке испугался. Как так? Они столько сил отдали, уберегли, вылечили, откормили этих заморышей, и вдруг… Да ведь сейчас кто угодно возьмет такую отару. Алапай, наверно, выздоровел и будет рад-радешенек получить повеселевших и поздоровевших овец. Но разве мог Дардаке спорить с отцом. Пусть он даже в горячке раздражения произнес слово «забирайте», тут уж ничего не поделаешь. Мужчины ведь зря не болтают.