— Сам ты колдун и оборотень! — крикнула Шелонь. — Ты и твои Безымянные вершите страшные, жестокие обряды! Наши предки никогда не занимались ничем подобным! Словен! Опомнись, не слушай его! Этот человек желает тебе зла. Знаешь, почему он так ненавидит Волха?
Шелонь внезапно осеклась. Хавр посмотрел на нее с недоброй усмешкой и ответил голосом уверенного в своей правоте, но все же обиженного недоверием человека:
— Не стану спорить с тобой, княгиня. Надеюсь, князь сам разберется, кто ему настоящий друг, а кто предал его еще до рождения этого несчастного погибшего мальчика.
Словен затравленно переводил взгляд с бледного лица Шелони на сосредоточенную физиономию Хавра. Он хотел мести, хотел уважения горожан. Идея осуществить эту месть руками русов, не вмешивая словен в убийство своих соплеменников, отметала почти все сомнения. Но он боялся гнева Мокоши, который сулил ему остановившийся взгляд жены. В голове гудело, и сердце бухало, как чугунный пест в ступке. Лица людей мешались в пестротканое полотно.
— Помогите князю! Держите, держите его!
Дружинники едва успели подхватить грузное тело Словена, осевшее на пол. Шелонь, давясь бессильными слезами, молча теребила его руку. Хавр сочувственно покачал головой и махнул рукой одному из своих русов.
— Безымянные вернулись?
Получив утвердительный ответ, он велел:
— Через час собираемся на Перыни!
Этой ночью разразилась гроза. Молнии резали черное небо над лесом, голоса богов-громовержцев раскатисто ворчали в сомкнутых тучах. На Перыни собралась русская дружина. Ветер трепал бороды наемников и косматые гривы их коней.
Безымянные окружили огненный восьмилистник Перуна. Восемь фигур в черных, косматых плащах из шкуры дикого быка вытянули к огню руки со скрюченными пальцами. Между воем ветра и грохотом грозы слышались какие-то заклинания.
Появился Хавр. Он внимательно оглядел Безымянных и тихо спросил:
— Готовы?
— Да, — в один голос сумрачно ответили те.
Хавр кивнул.
— Альв! — крикнул он. — Веди людей на корабли! А нам еще надо немного пошептаться.
Воевода Альв отдал приказ, и русская дружина погнала лошадей к берегу. Ветер бил в лицо.
— Ну и ночка сегодня! — Альв попытался перекричать стихию.
— Да уж… — его племянник Мар закутался в плащ. — Никогда не видел такой страшной грозы. Но эти — еще страшнее, — он хмуро оглянулся на Хавра и восьмерых Безымянных, окруживших Перуновы костры.
Альв расхохотался.
— Не трусь, малыш! Знаешь, — он вдруг подмигнул, — Хавр запретил об этом говорить, но придет время, и ты сам увидишь: эти парни умеют не только бубнить молитвы. Клянусь Перуновой бородой, мы и не заметим, как сотрем с лица земли город князева пащенка! Никогда не видал таких легких денег! Но если тебе дорог здоровый сон и рассудок, не вздумай подсматривать их тайны, малыш!
Альв снова захохотал и пришпорил коня. Мар последовал за ним, пригнувшись от ветра к лошадиной шее. Он не оглядывался, но спиной чувствовал, как что-то темное и жуткое, совсем не похожее на обычный дым, поднимается от Перуновых костров.
Утренний лес пах грибной сыростью. Солнце пригревало мшистые кочки, влажные от постоянных дождей, выпаривало накопившийся за ночь туман. Стояли лучшие дни для «тихой охоты», и женщины из Новгорода бесстрашно забредали глубоко в лес, а обратно возвращались с корзинами, доверху набитыми грибами и ягодами.
Две ягодницы лениво брели по тропинке — черноволосая чудянка и высокая, крупная словенка. У чудянки за плечами был берестяной короб на ремнях, у словенки в руке — лукошко с черникой.
Вдруг словенка схватила подругу за плечо.
— Слышишь?
— Как будто стонет кто-то, — испуганно прошептала та.
Женщины говорили на смеси словенского и чудского языков.
Подбадривая друг друга, они пошли на стоны, которые становились все громче, громче. Вот за деревьями открывается поляна… А на ней — такое жуткое зрелище, что туески у женщин дружно выпали из рук. Отборная черника рассыпалась по траве…
По всей поляне лежали растерзанные человеческие тела. Тел было восемь, но казалось, здесь полегло целое войско. И то, что издалека можно было принять за окровавленные клочки одежды, на самом деле было кусками плоти. Гудение мух сводило с ума. Но женщины, всплеснув руками, бросились к живому человеку, который из последних сил пытался уползти с поляны. Приподнявшись на локтях, он волочил ногу, превратившуюся в кровавые лохмотья, но быстро ослаб, застонал устало и жалобно и без чувств уткнулся лицом в траву.
Женщины присели перед ним на корточки.
— Что делать? Вдвоем нам его не утащить, — сказала чудянка. — Ты поняла, кто это?
Словенка кивнула. Потом задумчиво прибавила, приподымая голову раненого:
— Попробуем докричаться охотников. Кто-нибудь да есть неподалеку.
Тут раненый зашевелился. Он повернул голову и темными от боли глазами уставился на склоненных над ним женщин.
— Паруша? — с удивлением прошептал он.
— Я, я это, — успокоила его словенка. — Ты лежи, Мичура. Мы сейчас…
Она поднялась, отряхивая подол рубахи, и звонко закричала на весь лес.
Охотники действительно оказались неподалеку. Вскоре на поляну вышел отряд во главе с Кулемой. Вышел — и остолбенел, увидев ужасную картину. Женщины растерянно развели руками — вот, мол.
Узнав раненого, Кулема побледнел.
— Мичура? Какого лешего… Что здесь случилось? Где Доброжен? Это… — он содрогнулся, оглядываясь, — это… все посольство?
— Ушел… Доброжен… кажется… — еле слышно прошептал Мичура. — А больше никто…
— Да что произошло?
— Волки…
— Волки?!
Мичура застонал, закатив глаза. Кулема хмуро смотрел на него, о чем-то задумавшись.
— Надо отнести его в город, — тихо сказала Паруша.
— Да, да, — кивнул он.
— А с остальными как быть? — спросила чудянка, брезгливо косясь на мертвецов.
— Можно потом вернуться и собрать прямо здесь погребальный костер, — предложил один из охотников. — Какая жуткая смерть! И очень странно: волки-то в эту пору на людей не нападают.
— Вот я тоже так думаю, — сквозь зубы сказал Кулема. — Все, хватит рассуждать, идем в город.
Новгород только просыпался, когда охотники в мрачном молчании вынесли носилки с Мичурой на главную площадь. Но весть о страшной гибели словенского посольства разнеслась очень быстро.
Кулема стиснул зубы, когда увидел бегущего навстречу друга — Соколика. Его отец, Сокол, был среди погибших. Одно дело — сообщить товарищу о смерти отца. И совсем другое — рассказать в подробностях, что ты видел: о телах, превратившихся в сплошную рану, о залитой кровью траве и кусках непогребенной плоти, на которую слетелись мухи…
— Что с отцом?
Соколик бросился к носилкам и отшатнулся, увидев Мичуру. Его круглое лицо с большими глазами и пушистыми ресницами сделалось совсем детским, обиженным. Паруша тихо всхлипнула, прикрыв ладонью рот. Кулема опустил голову, у него так и не хватило духу ответить. Но Соколик сам все понял. Губы у него скривились и задрожали, и он, никого не стыдясь, заплакал навзрыд.
— Как… Как это случилось? — выговорил он, яростно смахивая слезы. Кулема велел женщинам:
— Помогите раненому.
Когда бесчувственного Мичуру унесли, Кулема начал рассказ. И скоро его слушал весь город. Все стояли в угрюмом молчании — его лишь иногда прерывали жалостливые бабьи всхлипы.
А когда Кулема закончил, тишина сделалась грозной. И в это время на крыльцо терема вышел Волх.
Волх проснулся сегодня в блаженной невесомости. Он был как новорожденный. В голове — ни одного воспоминания о ночных снах или дневных делах. Кто он? Что он? Где он? Ответы могли быть совершенно любыми, какими только пожелаешь. Это была настоящая свобода… А потом бременем наваливалось осознание себя.