— Что это? — опасливо спросил Волх. Бегущие по странице греческие буквы напоминали о мучительных уроках чтения.
— Это Плутарх из Херонеи. Описывает Периклов век. Был такой человек — Перикл, он жил сотни лет назад в Элладе, в великом городе Афины.
— Он был греком? Как ты?
— Ну… вроде того, — вздохнул Спиридон. — Той Греции больше нет.
— Как римлян? — Волх вдруг вспомнил, как спорил с Бельдом насчет римлян и завелся, словно в тот раз. — Да что все так носятся с этими римлянами и греками? Римляне то, греки сё… Они жили леший знает когда, наверно, еще мой прадед не родился. А теперь на их землях живут другие люди, которые оказались сильнее. Так чего теперь о них вздыхать?
Грек сердито поджал губы. Волх ужасно его раздражал. То ли дело послушный мальчик Волховец. Но вот беда: Волховец не мог помешать Хавру выгнать его из города. А при мысли о возвращении в Эфес Спиридона кидало в дрожь. Прошло уже много лет, но как знать, вдруг у капитана длинная память? Спиридон был труслив, но умен. Он понимал: только Волх мог защитить его от Хавра. И грек честно задумался над ответом.
— Не в том дело, кто оказался сильнее. Просто каждому народу, как и каждому человеку, отпущен определенный век. Нет бессмертия на земле. Народ проходит через юность и зрелость, к старости он накапливает мудрость, а потом снова впадает в детство и начинает творить глупости. Тогда-то и приходит ему пора умирать.
— И человек так же, — согласился Волх. — Но кто помнит, какую там мудрость нажили старики много лет тому назад? У каждого поколения своя мудрость.
— Это ты о себе? — хмыкнул Спиридон. — Как же, нашелся мудрец! Если бы было, как ты говоришь, люди до сих пор жили бы в норах, и каждый заново учился бы разводить огонь. Человеческий век слишком короток, чтобы узнать все. Но мудрость наших отцов и дедов живет в нас и позволяет нам идти вперед.
Спиридон горделиво приосанился. Он выразился так красноречиво и так глубоко, что в пору хвататься за перо и записывать собственные изречения. Жаль только, этот невежда не сможет их оценить…
— Вот, почитай, не побрезгуй, — сварливо сказал он, подвигая к Волху пергамент. Тот сердито уставился на него вмиг посветлевшими глазами.
— Ты что, издеваешься? Да я этот лист до утра читать буду!
— А куда тебе торопиться? — пожал плечами Спиридон.
Волх промолчал. Возразить было нечего. Ему некуда идти, нечем заняться и никого не хочется видеть. Читать он, конечно, не собирался, но в библиотеке ему почему-то было уютно. Может, и в самом деле от полок с пергаментами исходит какая-то сила?
— Тогда уходи, — велел он Спиридону. Грек послушно показал ему, где брать свечи, и шаркающей походкой вышел вон.
Волх остался один. Свет падал в основном на стол, а по углам вился полумрак. Несколько раз Волх тупо посматривал на пергамент, и буквы сразу же коварно разбегались. Но стоило ему ненадолго сфокусировать взгляд, как стало ясно, что он не разучился читать по-гречески. Все-таки Спиридон старательно вколачивал в него науку…
Забавно… Медленно, водя пальцами по строчкам, шевеля губами — его, к счастью, никто не подгонял, — Волх начал разбирать слова. Их смысл терялся сразу же после прочтения — слишком много усилий Волх вкладывал, чтобы разобрать буквы. Но через какое-то время произошло чудо. Прочитанный Волхом кусок оказался не набором отдельных слов. Он зазвучал в голове связной речью.
«По большей части он вел за собой народ убеждением и наставлением, так что народ сам хотел того же…» Так вот что значит — читать?!
Захваченный внезапным вдохновением, Волх жадно вгрызся в текст. Имена, названия, половина слов забыта… Невидимый собеседник Волха безусловно владел греческим лучше. И все-таки Волх понимал… Перикл правил городом Афинами, но народ при этом считал, что все решения принимает общегородское собрание… Это называлось «демократия» — власть народа. Все уважаемые граждане не только имели право, но даже были обязаны обсуждать государственные вопросы. А Перикл умело направлял народное мнение в нужное ему русло.
Тут Волх вспомнил, как в Новгороде Кулема предложил всем жителям сообща решить судьбу Волха. И как люди меняли свое решение, услышав доводы Бельда. Неужели в словах Спиридона есть смысл? А в этом смысле — надежда? Волх уважительно погладил «умный» пергамент. Впервые после возвращения в Словенск ему пришло в голову, что ситуацию можно как-то изменить.
Ближе к полудню, очень оживленный, Волх спустился к реке. На рассохшейся перевернутой лодке его ждали Клянча, Бельд и Мичура. На Волхово приветствие нахохленный Клянча лишь мотнул головой:
— Утро добрым не бывает. А чего это ты, Волх Словенич, такой веселый?
— Потому что будут еще у нас добрые утра, — весело заявил Волх. — Только надо не медовухой глаза заливать, а головой думать.
И он рассказал друзьям про Перикла и про Спиридоновы мысли.
— Бред какой-то, — фыркнул Клянча. — Твой Спиридон дурак. Он у Словена за пазухой пригрелся, а теперь трясется за свою шкуру. Причем тут какие-то мертвые греки?
— Греки — они же были еще до римлян? — спросил Волх Бельда как знатока. Но тот неопределенно пожал плечами. В греках он не особенно разбирался. Зато идею уловил сразу.
— Свободных мужчин в городе около пяти тысяч. Это гораздо больше, чем в русской и словенской дружинах вместе взятых.
— Людей много, но каждый себе на уме, — покачал головой Мичура.
— И что ты прикажешь с этим сбродом делать? — Клянча вздохнул. — Хотя мы теперь и сами не пойми какой сброд. Эх, Волх Словенич… Помнишь, как мы на этом бережку с Алахарем на мечах рубились?
— Да пошел ты к лешему со своими соплями! — рассердился Волх. — Я тебя позвал о деле поговорить. Или тебе нравится у русов быть приживалой?
— Можно подумать, это я к ним приживалой напросился! — окрысился Клянча.
— Тише, парни, не горячитесь, — нахмурился Мичура. — Никто не хочет быть приживалой. И под русами ходить никто не хочет — спроси любого, хоть пастуха, хоть гончара, хоть дружинного воеводу.
— Так какого лешего все они молчат?! — воскликнул Волх. — Чего боятся? Нашими усилиями русов осталась всего сотня!
Мичура смущенно хмыкнул.
— Видишь ли, Волх Словенич… Я думаю, тебя они боятся больше, чем Хавра. Ты — колдун, они не доверяют тебе. Поэтому поддерживают Волховца.
— Волх, напомни-ка, что там было сказано про Перикла, — попросил вдруг Бельд.
— По большей части он вел за собой народ убеждением и наставлением, так что народ сам хотел того же, — слово в слово повторил Волх. Это была первая самостоятельно прочитанная им фраза, и она запомнилась навсегда.
— Вот! — Бельд торжествующе поднял палец. — Соображаете? Надо людей убедить, что это им, а не князю Волху надо прогнать из города русов. Пусть поймут, что главное зло — вовсе не Волх, а русы. А если весь город потребует, чтобы наемники ушли, то и дружина осмелеет, поддержит…
— Легко сказать… По-хорошему Хавр не уйдет, — покачал головой Мичура.
— Пусть уходит по-плохому, — дернул головой Волх.
— А чем ты их прогонять задумал? Кочергой? — хмыкнул Клянча. — Оружия у нас нет. Хоть бы ты, Мичура, мечом разжился…
— Хватит болтать, парни, — прервал их Бельд. — Смотрите: русы.
Действительно, от городской стены по склону почти бегом спускались двое наемников.
— Эй, вы! — крикнул один. — Вам что было велено — больше трех не собираться. А ну расходитесь, пока мы Хавру не рассказали.
Волх вскочил, закипая яростью. Клянча выкрикнул:
— А причем тут Хавр? Разве в городе княжит Хавр?
— А ну прекратите! — зашипел Бельд. — Не хватало еще, чтобы нас посадили в яму, как преступников. Можете рассказывать, — миролюбиво крикнул он русам. — Мы ничего не нарушили. Нас трое. А Мичура — он не наш, он из старой дружины. Он вообще может делать, что хочет.
Русы переглянулись. Потом один, посообразительнее, проворчал:
— Нечего мне зубы заговаривать. Мичура в старую дружину не вернулся и меча у князя не попросил. Так что он ваш. Красиво поступил, только глупо…