— Почему? — ахнула Туйя.
— Потому что в подарках всегда есть подвох. Я не знаю, чего вы не поделили с отцом, и не понимаю, почему ты так поступаешь. Вот услуга — другое дело. Говори, чего ты хочешь взамен. И не мелочись — твой товар самого высшего сорта.
Туйя растерялась. Она шла сюда мстить, а не торговаться, и не думала о награде. Но может, одно не исключает другого?
— Ну… безопасности, конечно…
— Хороший выбор! Тебе не помешает заручиться моим словом, маленькая княжна, — осклабился Росомаха.
— А я не для себя! — с вызовом заявила Туйя.
— А для кого? Неужели для отца? Для брата?
Туйя вдруг покраснела.
— На кораблях вместе с отцом — русский воевода Мар. Хочу, чтобы он остался жив.
— А! — Росомаха многозначительно поднял брови. — У тебя есть дружок. Хорошо, уболтала, если не будет глупить, получишь его целым и невредимым. Даю слово. Эй, парни! Заложника…
И тут Боян прыгнул за борт. На глазах у обомлевших разбойников он пружинисто приземлился и не оглядываясь припустил к берегу.
— Ах ты… За ним, за ним, тупые уроды! — взревел Росомаха.
Четверо разбойников тяжело спрыгнули с борта. Отмель расплескалась под их сапогами — в это время Боян уже лез на обрыв. Он карабкался по торчащим из песка корням как по веревочной лестнице.
Казалось бы, четырем мужчинам догнать мальчика — плевое дело. Не тут-то было. Учитель Овтай отличал Бояна не только за то, что княжич. Даже сейчас, насмерть напуганный, преданный сестрой, Боян бежал, как на уроке — следя за дыханием, не позволяя сердцу зайтись от ужаса. Он ни разу не споткнулся — как будто крылья выросли на ногах. Он зайцем петлял, волком перепрыгивал через ручьи; его и с собаками выследить было трудно. Единственное, о чем он не думал — куда заведет его чаща, мелькавшая голыми ветками у лица.
Зато об этом задумалась погоня.
— Все, упустили, — мрачно подытожил один из разбойников. Все четверо остановились, согнувшись, и пытались продышаться.
— Кто-нибудь знает, где осталась река? — спросил другой.
— Там, кажется, — неуверенно показал третий.
Четвертый покачал головой.
— Страшно возвращаться с пустыми руками.
— Брось! Обойдется, — легкомысленно фыркнул второй.
— Хорошо бы… — с сомнением вздохнул четвертый.
И оказался прав.
Сначала Росомаха просто разозлился.
— Вот дурни! Гусеницы ползают быстрее, чем вы. Ладно, леший с ним, с мальчиком. У нас осталась девочка. Княжна, ты ведь не сочтешь за труд послужить разменной монетой в переговорах с твоим батюшкой? — с издевательской церемонностью спросил он Туйю.
Та побледнела.
— Что, не ожидала сама в заложницах оказаться? — расхохотался Росомаха. А четверо, упустившие Бояна, облегченно вздохнули: вроде обошлось.
Но не тут-то было.
Страшная фигура за спиной у Росомахи снова нагнулась. Разбойник изменился в лице.
— Ах ты, сучка новгородская, — прошипел он дрожащим от ярости голосом. — Так Волх ради тебя и пальцем не пошевелит? Это правда? Говори!
— Правда, — равнодушно ответила Туйя.
В ее равнодушии не было бравады. Она давно миновала границу, за которой оставались страх и сожаление, добро и зло. Этот мерзавец Боян испортил ей праздник мести! — вот что страшнее смерти. Пусть Росомаха теперь знает о засаде, но этого мало, чтобы вырвать отцу сердце.
Споткнувшись о ее стеклянный взгляд, Росомаха смутился. Глупо угрожать человеку с такими мертвыми глазами. И он переключился на разбойников.
— Вы поняли, что натворили, сучьи дети?!
Один из бедняг в испарине бухнулся на колени, бормоча что-то типа «не вели казнить, вели миловать».
— Перун простит, — усмехнулся главарь. Он выхватил меч и одним точным движением провел разбойнику по горлу. Тот всхлипнул, потянувшись руками к ране, да так и упал ничком, вывернув локти. Из-под рогатого шлема растеклась густая лужа крови.
Трое остальных провинившихся тихо завыли. Но Росомаха повернулся к Туйе:
— Ну как? Тебе и теперь не страшно? — с искренним интересом спросил он.
Девушка уставилась на него, как на сумасшедшего.
— Ты что, зарезал его, чтобы меня напугать? Зря старался.
— В любом случае наша сделка расторгнута. Твоей жизни теперь грош цена.
Туйя и бровью не повела. Она старательно растирала замерзшие руки в беличьих рукавицах. И вдруг… Она сорвала рукавицы и уставилась на них, озаренная сумасшедшей улыбкой.
— Нет, Росомаха, — объявила она. — Наша сделка состоится!
На следующий день, незадолго до полудня, русские корабли вспыхнули огнем.
Волх в точности выполнил условия, поставленные похитителями. Словене и русы неприкаянно сгрудились на берегу и ждали, пока ладьи прогорят и по освободившейся излучине пройдут разбойничьи суда.
Простые дружинники не знали, что делать: их предводители, казалось, совсем ушли в себя. Словно какая-то центробежная сила отбросила их друг от друга. Мар то убегал в лес терзаться муками совести, то бросался на берег — высматривать Туйю на разбойничьих кораблях. Он совсем одурел, и разговаривать с ним было невозможно. Бельд сначала пытался поговорить с Сайми, потом с Волхом. Оба послали его к лешему — Волх в ярости, Сайми со слезами. Тогда сакс начал мерить шагами берег, морща лоб в раздумьях.
Что до Волха, то он уже полчаса неподвижно стоял на берегу.
Устав плакать одна, Сайми рискнула подойти к мужу. Взглянула на него при свете дня — и испугалась. Он был до зелени бледен, как будто его грызла тяжелая болезнь.
— Ты действительно считаешь, что это я виновата? — глядя в землю, прошептала Сайми.
— Нет, — с усилием ответил Волх.
«Неправда, считаешь, — с досадой подумала Сайми. — Ты весь мир считаешь виноватым, если что-то идет не по-твоему». Но она пришла не ссориться, а утешать — или искать утешения.
— Ты ведь страдаешь не из-за Бояна? — спросила она.
Волх дернулся, глянул на нее волком, но по его лицу пробежала тень облегчения. Как будто она разделила с ним стыдную и тяжкую ношу.
— Ты мучаешься, потому что поступил как отец, а не как князь? — продолжала Сайми.
— Я поступил неправильно, — буркнул Волх. — Но я не мог поступить иначе.
— Знаю, — вздохнула Сайми. Она лукавила. Пока Волх не отдал приказ всем высаживаться на берег, пока лучники не выпустили огненные стрелы, пока солнце неумолимо ползло к зениту, она ни в чем не была уверена.
Волх замолчал. Он все равно не нашел бы слов, чтобы объяснить все, что его терзало. Спасая мальчика и уступая врагу, он предал город. Не новгородцев — некий дух города, им вызванный из небытия и принадлежащий ему безраздельно — как женщина, как ребенок, как собака. Потому что не было отца и князя. Волх был отцом и здесь и там. Там больше, чем здесь, потому что кроме отца был еще матерью и демиургом. Он предал одно дитя, чтобы спасти другое.
— Знаешь, чего я боюсь? — сказала Сайми. — Что Росомаха обманет и мальчика нашего…
Она замолчала, зажав рот беличьей рукавичкой. Ее душа словно раздвоилась на видимую и невидимую половину. И невидимая сейчас каталась по ледяной земле, и выла, и кричала, и рвала на себе одежду. А видимая завидовала ей, сохраняя приличную, молчаливую скорбь.
Теряя силы, Сайми опустила голову Волху на плечо. Пусть обнимет. Пусть хотя бы утешительно похлопает по плечу.
Волх не стал этого делать. Никаких порывов сострадания он не чувствовал, а оскорблять жену снисхождением в такой момент он не мог. Он беспомощно огляделся поверх ее головы. Где, к лешему, Бельд? Пусть заберет ее, пусть обнимает и целует, пусть делает все, что хочет…
— Поклянись еще раз: когда мы вернемся в город, ты уплывешь вместе с Бельдом, — сердито сказал он Сайми. — Поклянись!
Сайми подняла голову, отошла на шаг и привычно стерла с лица разочарование.
— Хорошо, клянусь!
Клятва далась ей легко. Когда они вернутся, куда, что будет потом — сейчас это неважно. Им ни за что не обогнать идущие к Новгороду корабли, а это значит…
— Тунн… Дунн…