Я стряхнул ее руку.
— Привыкай, — сказал я. — Привык же я к твоей шимпанзячьей образине. Ты такой родилась, или это тебя машиной шарахнуло?
Я повернулся к папе.
— А ты вообще как из ужастика вылез. Давно в зеркало гляделся?
— Джексон, хватит! — рявкнул он. — Тебя кто-то подбил всех оскорблять?
— А тебя кто-то подбил быть таким кретином? — ответил я. — Тебе вроде бы тридцать шесть, но это твой возраст или уровень интеллекта?
Я погрузил ложку в суп и плеснул им в лицо Ноа. Тот испуганно взвизгнул.
Тут уж все повскакивали на ноги. Мама и папа взяли меня за плечи и вытолкали из столовой.
— Ты что, спятил? — бушевал папа. — Ты в своем уме?
— Может, вызвать врача? — спрашивала мама дрожащим голосом.
— Он плохой. Он стал плохим! — восклицала Рэйчел. Широкая улыбка играла на ее лице.
Папа отвел меня к лестнице.
— Ступай в свою комнату. Сиди там, пока не будешь готов вернуться и попросить прощения?
— Держи карман шире, — сказал я.
Они следили, как я поднимался по лестнице, что-то бормоча и качая головами.
Я ввалился в свою комнату. Голова, казалось, сейчас лопнет. Все кошмарные вещи, что я успел наговорить, так и звучали в ней.
Я поднял глаза на Слэппи, примостившегося на моей кровати.
Он ухмыльнулся мне:
— Как прошел ужин, сынок?
22
Я бросился через всю комнату и сгреб Слэппи за плечи. И затряс, затряс изо всех сил.
Из его открытого рта вырвалось хихиканье.
Я шваркнул его спиной в стену. Моя грудь вздымалась. Я с трудом дышал.
— Не называй меня сыном, — сказал я.
Он снова захихикал.
Как такое может быть? Он же просто кукла. Он сделан из дерева и пластмассы.
Снизу доносились голоса. Все говорили наперебой.
— Послушай их, — сказал я. — Послушай, как они огорчены. Они хотят показать меня врачу. Они знают, что я так себя не веду. Они знают, что я говорил это не от чистого сердца.
— Непруха, — буркнул болванчик.
— Зачем? — закричал я. — Зачем ты заставляешь меня творить такие ужасные вещи?!
Его глаза мигнули.
— Зло — само по себе награда, — произнес он. — Расслабься, сынок. Ты научишься любить его!
— Не-е-е-е-ет! — выкрикнул я. — Нет, не научусь. Ты должен остановиться. Ты должен оставить меня в покое!
— Успокойся, сынок, — сказал болванчик. — Я горжусь тобой. Ты проделал долгий путь. Ты был лучшим, добрейшим, милейшим на свете ребенком. А теперь ты так же жесток и безумен, как я. — Он хохотнул. — Есть чем гордиться!
— Нет. Ни за что… — запротестовал я. — Ты не можешь…
Послышалось чириканье. Комната задрожала.
Сидя на кровати, Слэппи откинул голову назад. Он распахнул свой деревянный рот и расхохотался.
И… и… я ничего не мог с собой поделать. Я не мог владеть собой.
Я тоже откинул голову назад — и захохотал вместе с ним.
Я хохотал и хохотал. Безумным, страшным смехом.
Я не мог остановиться, даже когда увидел, что кто-то возник на пороге.
Рэйчел. Она стояла в дверях. Смотрела на меня во все глаза, руки на поясе — а я смеялся вместе с болванчиком.
Я не мог остановиться, пока она не закричала встревоженно:
— Джексон, что тебя так насмешило?!
23
Я сглотнул. В горле пересохло от смеха.
Я заставил себя отойти от кровати. Я пронесся через всю комнату. Схватив сестру за руку, я выволок ее в коридор.
— Это… это ты виновата! — выкрикнул я задыхаясь.
Она рывком высвободила руку.
— Пусти меня. Ты спятил? Мама хочет позвонить доктору Марксу. Тетя Ада считает, что тебе место в больничке.
— Все ты виновата, — повторил я, пытаясь прочистить мысли.
— Джексон, о чем ты говоришь? — негодовала Рэйчел. — Что я сделала-то?
— Ты прокричала эти слова, — сказал я. — Ты оживила болванчика.
Она вжалась спиною в стену. Моргнула несколько раз, потом посмотрела на меня:
— Ты действительно крышей поехал…
— Нет. Я серьезно. Это правда, — настаивал я.
Я показал на свою комнату:
— Видала его? Видала, как он ржал?
— Я только тебя видела, — сказала она.
— Короче: он живой, — сказал я. — Ты вызвала его к жизни. Он живой, он злой и…
Рэйчел попятилась от меня.
— По-моему, Джексон, я тебя боюсь. Правда.
— Выслушай меня! — закричал я. — Клянусь, я говорю правду. Я не сумасшедший, Рэйчел. Этот болванчик…