И все же несчастным я себя тоже не чувствовал. Впервые в моем распоряжении оказалось столько книг! Каждый раз, когда из сельской библиотеки возвращался ящик, я тут же набрасывался на него в надежде извлечь сокровище - томик стихотворений или русский роман, который я еще не читал. Я унес домой библиотечный экземпляр "Стихотворений" Йитса и выучил их наизусть.
Вдвоем с другим помощником библиотекаря, Бобом Ламбертом - местным уроженцем и таким же голодранцем, как я, - мы делали далекие прогулки по окрестностям] услаждая себя стихами и сигаретами, которыми честно угощали друг друга по очереди. Какими долгими ни были эти походы, я не помню случая, когда у него или у меня нашлось бы в кармане достаточно денег на бутылку пива.
А главное, не прошло и двух месяцев моего пребывания в Слайго, как общество Кариеги вызвало Уилсона и меня на конференцию в Лондон с оплатой всех расходов, и я уже заранее предвкушал, какую радость доставит мне эта поездка - первая в моей жизни за пределы Ирландии. "..."
Через полгода меня перевели из Слайго в Уиклоу, где еще только собирались открыть библиотеку. "..." С первых Же шагов у нас начались серьезные неприятности. Библиотечный комитет еще ни разу не собрался, а местный священник, представлявший в нем интересы католической церкви, успел заявить нам, что на первом же заседании потребует его закрыть sine die [Без назначения даты следующего заседания (лат.)]. И вообще: никаких библиотек! - он по крайней мере приложит к тому все свои силы. Причиной его противодействия был все тот же скандал вокруг "кощунства" Леннокса Робинсона. И хотя того давно уже вынудили уйти в отставку, а вслед за ним ушел и Том Мак-Гриви, его секретарь, библиотечное дело раз и навсегда было взято под подозрение. Несомненно, общество Карнеги включилось в широкий заговор, имевший целью лишить бедных ирландцев их исконной веры.
Моему непосредственному начальнику, Фиббсу, - ирландскому протестанту, получившему образование в Англии, - было не разобраться в создавшейся ситуации и уж вовсе не по силам с нею справиться, и, если бы ему пришлось действовать одному, он скорее всего вышел бы из игры, облегчив душу несколькими отборными ругательствами. Я же знал, что противодействовать церкви в Ирландии можно только, взяв в союзники националистов. Поэтому я познакомил Фиббса с таким же, как я, бывшим узником, Шомусом Кили, преподававшим ирландский язык в местной технической школе, а в свободное от работы время изучавшим юриспруденцию, чтобы в ближайшем будущем занять должность судьи.
Кили был по-настоящему красив, но его благородные черты редко привлекали внимание, так как их всегда окутывало какое-то облако уныния. Даже его пенсне, постоянно слезавшее на кончик носа, казалось, говорило:
сейчас я покончу с собой. Мое предложение прийти на заседание комитета в качестве представителя общества Карнеги он встретил с возмущением добродетельного законника, но, когда я объяснил, что в противном случае город окажется без библиотеки, он, оценив юмор ситуации, весело расхохотался. Кроме того, я надоумил Фиббса, которому предстояло вести заседание, настоять на голосовании ex officio [Так, как требует официальное положение (лат.)], что, по моему мнению, могло бы должным образом противостоять sine die.
Но ничего этого не понадобилось. Одного появления Кили - красавца, скромника, бывшего узника, только что вернувшегося из лагеря, да еще примерного католика - оказалось достаточным, чтобы присутствовавшие убедились в том, что никакая опасность бесхитростной вере ирландца пока не грозит. Мне остается добавить, что позднее между Кили, священником и мной завязалась крепкая дружба. Тем не менее библиотека графства Уиклоу обязана своим существованием бесстыдной махинации, проведенной честным ирландским судьей, который, до-видимому, даже меньше, чем сам я, по этому поводу угрызался. "..."
Фиббс стал моим ближайшим, моим лучшим другом, а друзей у меня всегда было предостаточно. Не помню, чтобы я хоть раз показал Уилсону какое-либо свое стихотворение, Фиббсу же я показывал все. Он читал мои опусы, отстуканные на библиотечной машинке после рабочего дня, и неизменно помечал их словом "мура", сделав исключение лишь для нескольких переводов с ирландского, избежавших общей участи скорее из-за своего материала, чем благодаря его обработке. "..."
Поэзию Фиббс любил как никто из известных мне людей и очень скоро сумел сделать из меня - записного читателя поэтических сборников - читателя поэзии, что совсем не одно и то же. Он любил все стихи - плохие и хорошие, известные и забытые, в особенности забытые, я, ликуя, возвращался в Уиклоу то с томиком стихотворений Аманды Мак-Киттерик Рос, то с произведениями Томаса Колфрида Ирвина. У него был безошибочный глаз на книги, на которые он, вероятно, потратил целое состояние. Однажды - это случилось позднее он обнаружил первое, килмарнокское, издание Бёрнса на полке распродажи по шиллингу за экземпляр и, верный себе, вместо того чтобы тут же его приобрести, отправился к хозяину лавки и указал ему на ошибку в цене. Однажды, разъярившись на тех, кто не возвращал взятые у него книги, он изуродовал всю свою библиотеку, отштамповав да титульных листах: "Украдено у Джоффри Фиббса" - типичный акт вандализма в результате скоропалительното решения, о котором он, несомненно, тут же пожалел.
Он читал все и изучал все, что только мыслимо было назвать современным или передовым: балет, живопись, скульптуру, поэзию и - хотя ке отличался хорошим слухом - музыку. Из современных поэтов он больше весго любил одну американку, о которой нам обоим еще предстояло многое узнать. Выбирая кппги, он предпочитал простым трудные, потому что они давали пищу его острому, пытливому уму, я же, напротив, предпочитал те, что попроще, в особенности если они были окрашены в мрачные топа. Наши вкусы нп в чем не сходились: оп любил яркую современную живопись Брака и Матисса, я Рембрандта, оп слушал граммофонные пластинки Стравинского и Баха, я мурлыкал про себя медленную часть бетховенского квартета си-диез минор.(...)
Но не в этом суть. Мы были два молодых поэта, влюбленных в поэзию, и, хотя настоящим поэтом я не был, писать стихи доставляло мне не меньшее наслаждение, чем настоящему поэту, а даже первый любовный опыт не может дать такого удовлетворения, как сочинение стихов. "..."
Благодаря дружбе с Фиббсом мое материальное положение внезапно изменилось к лучшему. Раз в неделю мне приходилось брать казенный велосипед, чтобы ехать вечером за семь миль по горным дорогам на урок, за который я получал пять шиллингов. Мой ученик - пожилой учитель, вынужденный, под страхом потерять работу, овладевать ирландским языком был милейший старик, всегда усердно поивший меня на дорогу чаем. Но когда до Фиббса наконец дошло, до какой степени я нуждаюсь, он рассвирепел и написал в общество Карнеги гневное и язвительное письмо. Секретарь не задержал с ответом, в котором, извинившись за скупость, проявленную Ленноксом Робинсоном, сообщал, что мое жалование повышается до двух фунтов десяти шиллингов в неделю, а в ближайшем будущем - после очередного заседания правления - станет три фунта десять шиллингов в неделю.
Даже в большом бизнесе редко кому повышают оклад больше чем вдвое сразу, и уж, во всяком случае, такое повышение не влечет за собой превращения нищего в богача, как это вдруг произошло со мной. Признаться, я немного потерял голову и, поехав на праздники домой, заказал теткиному мужу, Нету Хэнлопу, сшить мне костюм - первый в моей жизни, если не считать костюмчик, сшитый мне в детстве, - а также приобрел две зеленые рубашки. Они были данью Фиббсу - как настоящий поэт, он носил зеленые рубашки и черный галстук бабочкой. Решение проблемы, как достать широкополую шляпу, подобную той, какую носил Фиббс, пришлось отложить до лучших времен, когда я окажусь в стране, почитающей своих поэтов и изготовляющей шляпы, которые отвечают их вкусам. Зато я открыл себе счет в оксфордском книжном магазине, где заказал карманное издание Данте и такое же Лэндора. О Данте я давно мечтал, а Лэндора хотел приобрести из-за Фиббса.