Через несколько дней, в новолуние, я сидела ночью у себя в комнате и смотрела на пламя свечи. Я бодрствовала со свечами уже много ночей напролет, и в каждую из них вплавляла могущественные травы, каждую оборачивала ожерельем из волчьих когтей и украшала черным пером, воткнутым под ремешок. Возможно, свеча помогала ему, а может, и нет. В эту конкретную ночь я чувствовала себя такой уставшей, что глаза постоянно слипались, затем я рывком просыпалась с единственной мыслью, что не могу оставить его одного в темноте. Однако постепенно тело взяло верх над разумом, и я заснула прямо в кресле.
Меня разбудила резь в животе, а когда я встала, по ногам у меня потекло. И с той самой минуты началась сплошная боль, страх и самая тяжелая в моей жизни работа. Хорошо, что со мной была Жанис, мама слишком ослабела и могла только сидеть рядом, позволяя сжимать свою руку и обтирая мне лицо мокрой тряпицей. Но хоть тело ее и ослабело, разум остался острым, как и всегда, она отдавала команды Жанис и другим женщинам уверенно и точно. Возможно, внешне она была гораздо более уверена, чем в душе, поскольку тихонько предупредила меня, что ребенок за последние несколько дней успел снова перевернуться, будто твердо решил, что родится спиной вперед. Беспокоиться не о чем, твердо заверила она: я молодая, здоровая, а малыш, похоже, некрупный, у меня все получится.
«Я должна справиться, — сказала я себе. — Если я не смогу его вытолкнуть, я умру и он тоже. Я просто обязана справиться. Пусть только пуповина не окажется обернутой вокруг его шеи».
Роды длились долго. Свеча горела до самого рассвета, когда сквозь узкое окошко в комнатку, которую я когда-то делила с сестрой, брызнули первые оранжево-красные лучи. Одна из женщин попыталась затушить огонек, но я резко попросила ее оставить свечу гореть. Таким образом, хоть какая-то частица отца моего ребенка сможет присутствовать здесь, при рождении его сына. Свет становился все ярче, суета вокруг меня увеличилась, я слышала снаружи мужские голоса. Один раз мама вышла за дверь, наверное, успокоить Большого Человека. Я так и представляла себе, как он беспокойно шагает из угла в угол и ждет, когда все закончится, переживая, что на этот раз не может ничем помочь.
— Кричи, если хочешь, детка, — посоветовала Жанис через некоторое время. — Тебе больно, никто не ждет, что ты будешь терпеть молча. Ругайся, кричи — все, что захочешь.
Но мне казалось, что молчать — значит контролировать ситуацию. И еще я вспоминала, между приступами боли, каким же терпеливым был Эван-кузнец. Он стойко выносил агонию, наверняка, гораздо более мучительную, чем мои схватки. Разве женщины не проходят через это с тех пор, как на небе горят звезды? Это просто моя работа, я должна ее выполнить. Тут мне послышался чей-то тихий голосок, говорящий: «Хорошо. Так и надо!»
Позже, когда свет за окном стал фиолетово-серым, когда даже Жанис уже выбилась из сил, мама приказала женщинам приготовить еще один отвар. Понюхав его, я удивленно подняла брови, поскольку наряду с ясенцом и иссопом он содержал пахучку и какой-то еще более резкий, незнакомый аромат.
— Мне это не нужно, — сердито возразила я. — Я справлюсь сама.
Мама улыбнулась. Даже если она и волновалась, ей отлично удавалось это скрывать. Она совсем не выглядела усталой. Да, она была бледна, но в последние дни она всегда была такой.
— Закат — отличное время для рождения твоего малыша, — ласково произнесла она. — Правильное время, так мне кажется. Не забывай, дочка, что я целительница.
Я скривилась, выпила, почувствовала, как во мне поднимается новая волна боли, и на этот раз не смогла сдержать крика. Эта боль была иной, более сильной, более мощной, я испытывала непреодолимое желание тужиться и не могла ничего с этим поделать.
Дальше все произошло быстро, даже чересчур. Я издавала гораздо больше звуков, чем мне бы хотелось. Мама приказала мне прекратить тужиться, но я не могла. Кто-то держал меня за плечи, а Жанис говорила: «Так, хорошо, давай, девонька». А потом было последнее, неимоверное, раздирающее усилие, и вдруг наступила тишина.
— Быстро, — скомандовала Жанис, и мгновенно поднялась суета. — Переверни его вверх ногами, вот так. Очисть ему рот. Отлично. Теперь…
Я лежала совершенно без сил, но когда послышался первый возмущенный крик моего сына, рывком села, сморгнула слезы и потянулась к нему. О, он был великолепен! Такой маленький, сморщенный, весь красный, в липкой крови после родов, но уже с хохолком черных кудрей на макушке. Мой сын. Сын Брана.
«Ох, как же мне хочется, чтобы ты был здесь и увидел его. Чтобы посмотрел, какой у нас получился чудесный ребенок».