— Хм-м-м… — Я бросила на нее быстрый взгляд. Звучало все так, будто мой собственный "свой путь" должен оказаться гораздо сложнее, чем мне бы того хотелось. Я ведь не прошу о многом. Мир и безопасность в Семиводье, возможность делать свою работу и быть любимой родными. И я вовсе не уверена, что у меня достанет сил на что-то большее. Я совершенно не чувствую, никакой способности влиять на чьи-то судьбы. Вот бы Шон хохотал, расскажи я ему об этом!
***
Весна проходила, а Эамон все не возвращался. Друиды снова покинули нас, легкой поступью ушли в леса на закате. Ниав стала необычайно тихой и приобрела привычку подолгу сидеть на крыше, глядя на кроны деревьев и тихо напевая про себя. Часто я отправлялась звать ее на помощь — для шитья, или когда готовили сухофрукты — и нигде не могла найти. А по вечерам она больше не желала беседовать со мной, а тихо лежала и улыбалась, пока ее прекрасные глаза не закрывались, и она не засыпала сном младенца. Сама же я спала гораздо хуже. С севера приходили тревожные новости. Эамон бился на два фронта… Он вторгся на территорию соседа…. Он снова отступил за свои стены…. На него напали Викинги, вернувшиеся грабить берега, которые мы давно считали безопасными. У них были поселения, но гораздо дальше к югу, у устья большой реки, и теперь они решили расширить свои владения у берега, а, возможно и углубить, вторгшись в сердце наших собственных земель…. Нет, это вовсе не викинги, а бритты…. Нет, ни те, ни другие, а кто-то совершенно неведомый: эти люди разрисовывали себе тела какими-то тайными, им одним понятными узорами. У этих людей лица похожи на головы удивительных птиц, или морды огромных кошек, оленей и кабанов. Они нападают молча и убивают безжалостно. У одного из них лицо чернее ночного неба. Они, наверное, и не люди вовсе, а воины из иного мира. И оружие у них такое же странное, как и внешний вид: хитроумные трубки, стреляющие отравленными стрелами, маленькие металлические шарики с шипами, мастерски наброшенные длинные тонкие веревки… ни мечей, ни копей, никакого честного оружия.
Мы не знали, чьим рассказам верить, хотя Шон и Лайам считали, что речь, скорее всего, идет о викингах. Правда, их шайки обычно быстро налетают и быстро исчезают, ведь на море им до сих пор нет равных, они используют и весла, и паруса и движутся быстрее ветра. Возможно, это их разукрашенные шлемы породили столь странные россказни. И, все же, говорил Лайам, викинги дерутся грубо, мечами, дубинами и топорами. И никогда не отличались успехом в лесных боях, предпочитая держаться у берега и не заходить глубоко на сушу. Так что викинги подходили под описание не так хорошо, как некоторым бы хотелось.
Неожиданно, в месяц, когда день почти сравнялся с ночью, а отец уже вовсю сажал деревья, Эамон прислал за помощью, и Лайам послал на север тридцать хорошо вооруженных бойцов. Шон очень хотел поехать с ними, и я думаю, дядя тоже. Но кое-что их обоих остановило. Эйслинг все еще жила у нас, в безопасности, и беспокоилась за брата. Пока этого было довольно, чтобы удержать Шона. А Лайам сказал, что слишком рискованно ехать на передовую и биться с неведомой опасностью бок о бок с Эамоном и его дедом. Сначала стоит подождать новостей от Эамона, или от Шеймуса. Тогда у них на руках окажутся факты, а не домыслы. После можно будет решить, что следует предпринять.
Я заметила, что по вечерам Шон и Лайам долго и серьезно беседуют, изучая карты. Вместе с Ибуданом. Возможно, мой отец и поклялся, никогда больше не брать в руки оружие, если врагами являются его соотечественники, но Лайам был хорошим стратегом, и признавал явный талант мужа своей сестры в обращении с картами, планировании атак и отступлений. Я слышала, он жалел, что Падриак так и не вернулся из своего последнего путешествия к неизведанным берегам. Потому что на земле все же существовал человек, умевший построить корабль и управлять им лучше, чем любой викинг. И этот человек мог придумать минимум десять выходов из любой ситуации. Но Лайам уже три года не видел своего младшего брата. И никто больше особенно не надеялся на его благополучное возвращение. Я достаточно хорошо помнила своего младшего дядю. Да и как его можно забыть? Он некоторое время гостил дома, рассказывая удивительные истории, а потом снова отправлялся в путешествие. Кожа его загорела до цвета лесного ореха, а волосы длинной косой спускались на спину. В одном ухе он носил целых три серьги, и еще у него была удивительная пестрая птица, которая сидела на его плече и вежливо спрашивала: "Не хочешь покувыркаться в сене, душечка?". Я знала, что мама не верит в его смерть, как не верит в смерть Финбара. И временами подумывала, а вдруг она знает? Я сама знала бы, если бы Шон уехал куда-то воевать и погиб от удара вражесткого меча? Почувствовала бы я боль в сердце, если бы его кровь замерла в венах, дыхание остановилось, а глаза подернулись пеленой, невидящим взглядом уставившись в бескрайнее небо?