– А тебе тоже неприятно? – смеясь, поинтересовался Олег.
– Ты же знаешь… – поморщилась бабушка. – Не люблю амикошонства!
Возле первой тут же возникла в воздухе вторая олегова рука, и раздались насмешливые хлопки – внук аплодировал:
– Браво! Сразу чувствуется библиотечный работник со стажем! «Амикошонством» ты сразила всех наповал!
Я впервые видела столь странное диво: семилетний супермен дурачился.
– Вряд ли так уж сразила, – возразила тетя Таня. – Они даже не заметили. Куда мне тягаться с твоими фокусами!
– Фокусы! – отчаянно закивал головой Серега Дмитрич. – Смешные фокусы!
– А тебе тоже смешно? – спросила голова Олега, материализовавшись передо мной.
И не она одна. Ее окружали: две руки, вертикально висящие около олеговых ушей, и две горизонтально расположенные ноги, отрезанные чуть выше колен – одна парила над головой, почти касаясь аккуратного мальчишеского чубчика, а вторая чуть ниже подбородка. Все это образовывало некое подобие рамки вокруг картины. Ноги были обуты в олеговы тапочки и олеговы же летние кремовые брючки.
Я обернулась к дивану. Так и есть – оставшийся сидеть там обрубок туловища леденил душу своим видом.
– И как же тебе удается вот так… четвертовывать себя? – чуть сипло, но бодро поинтересовалась я.
Одна из рук наклонилась, нарушая симметрию, и задумчиво почесала затылок. Вторая рука, решив, видимо, не отставать, поскребла ногу, зависшую над головой. Нога взбрыкнула. После чего тоже, очевидно, собралась поразвлечься и спикировала вниз, на пол. Где и принялась подпрыгивать, шлепая тапочкой по паркету. Голова же, устроившись щекой на коленке, с ангельской улыбочкой наблюдала этот одиночный танец.
– Значит, для тебя не существует пословица: близок локоть да не укусишь? – осторожно спросила я.
– Кусать локти? – возмутился Олег. – Зубы поломать можно! А вкуса никакого! И потом – зачем кусать самого себя? Больно же!
– А ты чувствуешь боль? – удивилась я. – Вот когда так – все отдельно от тебя?
– Да оно же не отдельно! – радостно захохотал Олег. – В этом вся соль фокуса! Я один! Целый! Смотри.
Вторая нога спланировала вниз, к первой, руки взмыли чуть выше, опустившись по швам (по несуществующим швам). Голова зависла над отсутствующими плечами и предложила:
– Дерни меня за рукав.
Я вжалась в кресло и боязливо помотала головой. На этот сборно-разборный конструктор и смотреть-то – в глазах помутнение начиналось, а уж чтобы потрогать такое – об этом и думать не хотелось.
– Смелее, Елена! – шепнула голова Олега прямо мне на ушко, возникнув рядом и тут же вновь вернувшись на прежнее место.
Делать нечего. Я встала, на негнущихся ногах проковыляла к гирлянде конечностей, лишенной тела, протянула руку к одной из олеговых рук и чуть потянула за манжет рубашки. При этом я почему-то изо всех сил старалась не дотронуться до ладошки, которой оканчивалась рука.
Но ладошка сама поймала меня. Теплая, обычная. Тихонько сжала пальцы, а олегова голова укоризненно сказала:
– Ну кто же так дергает! Сильнее! Не бойся!
Я зажмурилась и дернула снова. Дернула от души!
– Ой-ей! – смеясь завопил Олег. – Ты меня повалила!
Я открыла глаза. Ничего подобного: все конечности реяли в воздухе на прежнем месте. Во главе с головой.
– Мое тело повалила! Мою точку опоры! – его рука указала в сторону дивана.
Там действительно произошли изменения. Тело-обрубок уже не сидело, а лежало, свалившись набок.
– Ой, мне так неудобно! – продолжал веселиться Олег. – Посади меня назад!
Плохо соображая, что делаю, я шагнула к дивану.
– Да ладно, я пошутил, – замахали олеговы руки, а лицо засмеялось.
И тут же эти руки материализовались на предназначенных для них местах – на его плечах. И обрубок, опираясь на них, вновь сел, продолжая заливаться смехом.
Да, именно так! Похохатывание, вылетающее изо рта в нескольких метрах от тела, рождалось именно в этом теле: грудь и живот обрубка сокращались как раз так, как это бывает при смехе.
И еще я обратила внимание на одну деталь: из-под ремешка кремовых брюк (которые в обрезанном виде могли сойти за шортики) выбилась пола рубашки и свисала теперь белым треугольником. Это, что, я ее выдернула, когда дергала за рукав?
– Мне не смешно! – твердо сообщила я.
– Совсем? – удивился Олег. – А я так хотел тебя повеселить… Хочешь потрогать мою плечевую кость?
Перед моим носом тут же возникла одна из рук, вновь оторванная от туловища. Рука была повернута ко мне кровавым срезом. Я замычала отрицательно и отодвинулась.
Но заметила, что срез хоть и был кровавым – даже пульсация перерезанных артерий была заметна – но кровотечения-то как раз и не наблюдалось.
– Вот глупышка боязливая, – подзадоривал меня олегов голос. – Прикоснись, проведи пальчиком!
Культяшка вновь придвинулась ко мне своим надрезом.
Ни жива ни мертва я ткнула в нее мизинчиком, каждое мгновение готовясь завизжать и отпрыгнуть.
Палец наткнулся на что-то ровное и гладкое. Не мясное и не костистое. И не живое – даже без естественного человеческого тепла. Будто дотрагиваешься до фарфорового манекена. Срез на ощупь оказался чуть прохладным.
Я погладила его ладонью и немного вышла за пределы гладкой окружности. И сразу под пальцами ощутились мягкость и теплота: тонкая ткань рубашки, а под ней – живое тело.
– Ай, щекотно! – закричал мальчишка, все еще пытаясь вовлечь меня в свою странную игру.
Руку он не отнял, и я попыталась нащупать край среза. Ту грань, после которой живое тело превращалось в фарфоровую гладкость.
Да вот же край! Он легко проминался при нажатии – как и положено живому телу, но когда я попыталась надавить на него со стороны среза, то убедилась, что это невозможно – фарфоровый спил отличался твердостью просто каменной.
Интересно, а насколько крепко прохладный материал среза сцеплен с телом? Я потянула за полотно рубашки – и оно начало легко вытягиваться.
– Караул! Раздевают! – захохотал Олег и радостно засучил ногами, отдельно стоящими на паркете.
Я оглянулась в сторону дивана. Так и есть – край рубашки еще сильнее вылез из-под брючного ремня. Это я его вытянула! Несмотря на твердокаменность среза.
– И как же ты умудряешься находиться в пяти, нет, в шести местах одновременно? – с раздражением спросила я.
– Гривны, это все они! – бодро отрапортовал Олег. И пальцем второй руки ткнул в полоску волшебной фенечки на своем запястье. – Мне только нужно внимательно всмотреться в то место, где я хочу находиться. И еще выбрать каким местом я там хочу находиться – рукой, ногой или головой.
– А туловищем не пробовал?
– Пробовал, – вздохнул он. – Туловищем не получается. На туловище ведь нет гривны! Эх, мне бы еще гривну в виде пояса, и тогда я весь бы перемещался куда захочу! Целиком и полностью!
– Интересно, а что на самом деле происходит в тот момент, как ты собираешься переместиться?
– Я пытался понять, – с неожиданной серьезностью ответил Олег. – Мне кажется, что никуда я руки-ноги не забрасываю, что на самом деле все наоборот – гривны подтягивают ко мне физическое пространство. Вернее через какие-то иные пространственно-временные континуумы как бы сморщивают плоскость нашего мира. И как иголкой прошивают его полотно через образовавшиеся складочки. А иголка – это как раз я. Понимаешь? Представь иголку, которую воткнули в складку, допустим, вот этой скатерти. Если двигаться по поверхности скатерти, то получается ерунда: от ушка иголки до ее кончика по скатерти ползти и ползти. И к тому же они как бы оказываются отделены друг от друга – непрерывность иголки нарушается. Так и здесь – видимая непрерывность моего тела исчезает, а на самом деле гривны просто сделали проколы нашей трехмерности.
– Но, тогда… если гривны – это иголки, которые протыкают… тогда ты, твое тело, оказывается как бы ниткой, которую они тянут за собой?…
– Вот! Ты поняла, поняла! – возликовал Олег. – Я знал, что ты поймешь! Видишь – все просто! Я одновременно и здесь – и там.
– А что будет, если ты захочешь переместить куда-нибудь свои ноги, когда стоишь на них? Не сидишь, как сейчас, а стоишь?
– Как что – больно будет! Я же упаду! Мне ведь хоть одна точка опоры нужна? Это еще Архимед знал!