Станиславу стало его жалко. Идет война, все правильно… Она закончится даже раньше, чем он предполагает. Но временами болезни продвигаются вперед быстрее, чем армии. На его месте он не относился бы с таким пренебрежением к здоровью…
— Да, что там говорить… Как станет хуже, тогда и лягу.
Дождь прекратился, но повязка на глазах настолько намокла, что хоть выжимай. Станислав смахнул с лица стекающую с нее воду. По-прежнему его окружала темнота, и только ветер шумел над головой в листве деревьев. Вскоре он услышал, как партизаны обменялись паролем и отзывом, затем послышались усиленные эхом удары топора и лай собак. Потянуло аппетитным запахом жареного сала. Станиславу дали в дороге перекусить, но очень немного, и теперь он почувствовал, что голоден. Скрипнула какая-то дверь, его подхватили под руки, подняли вверх по ступенькам, и на него дохнуло тепло обжитого дома. Наконец ему разрешили снять повязку, он стоял в небольшой комнате, освещаемой только через прорезь в ставнях. Подхорунжий показал на железную кровать, застланную чистым бельем.
— Можете прилечь. Сейчас принесут ужин, — и вышел, заперев дверь на ключ.
Станислав снял куртку, стянул сапоги и как был, в одежде, бросился на кровать. Он был измотан и чувствовал себя одуревшим после марша с завязанными глазами. Боль в лодыжке все сильнее давала о себе знать. Он внимательно осмотрел комнату: маленький миниатюрный столик, один стул, умывальник, на стене оленьи рога, а под ними — образ Ченстоховской богоматери. Что это — камера или комната для гостей? В общем, грешно жаловаться, ночлег ему обеспечен.
Отряд Армии Крайовой. Что они с ним сделают? Он мало о них знал, борются с немцами, подчинены Лондонскому эмигрантскому правительству — вот, пожалуй, и все. Надо потребовать, чтобы они передали его в отряд Армии Людовой. В этом ему, наверное, не откажут.
Никак ему не везло на польской земле. Тогда, в памятном сентябре, на границе его обозвали шпионом и прогнали назад в Германию. Теперь его задержали и будут выяснять, кто он такой, аковцы. Польша. Насколько проще представлялась она ему тогда, когда он ломал палки в сражениях с горлопанами из гиглерюгенда. Никаких сомнений. Детская непосредственность. А сейчас… Из отверстия в ставнях блеснул красноватый луч заходящего солнца. За окном беспокойно шумел ветер в невидимых отсюда кронах деревьев. Станислав встал с постели и посмотрел через вырезанное в ставнях сердечко. Перед лесной сторожкой шагал часовой с автоматом за плечом. Решили, видимо, не спускать с него глаз.
Но вот принесли ужин: яичница на свином сале, кофе и хлеб. Не успел он еще прожевать последний кусок, как снова появился подхорунжий. Хмурый, сказал он, ждет его. Они прошли по коридору в более просторную комнату. У окна, закрытого шторой, стоял невысокий мужчина средних лет в офицерском мундире в звании майора. Он обратил внимание на его редкие волосы, морщины возле глаз и несколько сонный взгляд. Станислав доложил о своем прибытии:
— По вашему приказанию поручик Стах прибыл!
Командир изучающе посмотрел на него.
— О, я не знал, что вы офицер. Мне никто об этом не сказал. Где кончали офицерское училище?
Станислав ответил, что является офицером по особым поручениям и обязан сохранять в тайне место своей учебы. Майор нетерпеливо щелкнул, пальцами.
— Меня не интересуют подробности. Я только спрашиваю, в какой стране вам присвоили офицерское звание? Осмелюсь предположить, что не в Польше.
— Вы правы. Мне присвоили его там, откуда я прибыл.
— Ну, видите… Значит, в?..
— В Советском Союзе.
— Чем вы можете это подтвердить?
Станислав с неудовольствием вытянул губы.
— Вы, кажется, шутите, пан майор. Диплома я с собой не вожу.
Майор просверлил его насквозь своим пристальным взглядом.
— А жаль. Быть может пригодился бы. Пусть даже и фальшивый.
К чему он клонит? В чем сомневается? Что я не офицер? А разве это имеет какое-нибудь значение? Станислав спросил, не намерен ли майор понизить его в звании только потому, что он не кончил офицерскую школу в Польше. Если он подходит к данному вопросу, руководствуясь именно таким принципом, пусть, обращаясь к нему, называет его псевдоним. Он это как-нибудь переживет.