Чертов туберкулезник.
— Неужели ты ходил по городу с оружием?
— Ас чем я должен был ходить? Хотите вы этого или нет, я — ваша охрана.
Станислав рассмеялся.
— Тоже мне охрана. Теряет охраняемого, а затем полдня ищет.
Алек прижал рукой рот, пытаясь сдержать душивший его кашель.
— Поменьше бы смеялись, пан поручик. На железнодорожной станции вас сфотографировали.
Станислав вздрогнул от изумления.
— Сфотографировали?! Кто?!
— Не знаю. Какой-то штатский. Когда вы разговаривали с этим забинтованным немцем, он щелкнул вас сбоку. Я пошел за ним, чтобы отобрать у него пленку. Потому-то я вас и потерял. Не удалось мне его задержать. Повсюду полно немцев. Я собирался потрясти его в какой-нибудь подворотне, но подходящая ситуация не подвернулась.
— Ты уверен, что это меня?.. На станции было столько отъезжающих. Может, просто случайность?..
Алек покачал головой.
— Это не случайность, пан поручик. Этот штатский встретился потом с немцем, с которым вы разговаривали на перроне. Они вошли вместе в вокзал. У штатского был чемодан в камере хранения. Он его получил, и знаете, куда он с ним пошел? В туалет. Я, признаться, подумал, что сумею там поговорить с ним по душам. Но, как на беду, опять полно немцев. Спустя некоторое время он вышел, но уже без чемодана. Тогда туда влез тот, другой, с которым вы болтали. Он сидел там довольно долго, а когда появился, то был уже без бинтов и в штатской одежде. К нему моментально подскочили два типа… Ну, знаете, из тех, что ходят в тирольских шляпах с перьями. Они подхватили его под руки и втолкнули в автомобиль. А тот, который вас сфотографировал, вместе с ними не поехал. Видимо, не хотел показываться своему переодевшемуся приятелю. Он потопал пешком. Я следил за ним до самой комендатуры жандармерии. Так и не подвернулась, как назло, ни одна возможность… Да и вы тоже хороши. Ведь говорил я вам, что не надо выходить на улицу.
Станислав почувствовал, что ноги отказываются ему повиноваться.
— Как выглядел этот штатский?
— Трудно описать. Малый в вашем возрасте. Блондин, довольно симпатичный. Ничего особенного я в нем не заметил. Да, вспомнил, — на лице мелкие оспинки или что-то похожее на это. Пан поручик… мы должны отсюда сматываться. И как можно быстрее.
Должны. Он и без него это хорошо понимал. Если это был кто-то, кто его знал, как утверждал Клюта, тогда его моментально опознают. Мелкие оспинки на лице… Кто же это мог быть? Да в общем, какое это имеет значение? Надо немедленно отсюда исчезнуть! Сесть в первый отходящий поезд и перебраться в другой город. Только вот что делать с этим подхорунжим? Сейчас комендантский час. Его задержит первый встречный патруль. Можно, конечно, и без него. Пусть сам о себе позаботится. Но как затем установить связь с партизанами? Как получить обратно радиопередатчики? Без них он пустое место. Вся его операция рушилась как карточный домик. Операция «Восточный вал». Как сможет он без радиопередатчика сообщать разведанную информацию? Как выходить на связь с центром? Он совершил страшную оплошность. Не надо было оставлять их в отряде. Он переборщил с этой осторожностью. Нет, ни в коем случае нельзя расставаться с этим пареньком. Алек — единственное связующее звено между ним и теми, в чьих руках его радиостанция.
Станислав сказал, что они должны подождать до утра и с рассветом перебраться в более безопасное место. Алек согласился с его решением. Он знал кого-то в Ченстохове, у кого можно будет остановиться. Предложил отправиться именно туда, а не в другое место. В Ченстохове они посидят пару деньков, а затем заново наладят связь. Хмурый не может не выбраться из окружения. Станислав согласился. Для них, пожалуй, это был наилучший выход.
Они съели по куску хлеба со свиным салом и решили вздремнуть в оставшиеся три часа перед дорогой. Станислав повалился на кровать не раздеваясь: в сапогах и своем фельдфебельском немецком мундире, — и, заложив руки за голову, уставился в темный потолок. Подхорунжий беспокойно ворочался на диване. Станислав не мог сомкнуть глаз. Сухой свистящий кашель Алека и неотвязная мысль об аресте Клюты отгоняли сон. Неужели его так взволновал этот арест? Какое, в сущности, ему дело до бывшего гитлеровского доносчика? Но Клюта стоял у него перед глазами. Чего он так нервно и подозрительно оглядывался по сторонам? Его состоянию в тот момент вряд ли можно позавидовать. Несостоявшийся дезертир. Надо же так перемениться. Бывший осведомитель, а теперь дезертир. Переменился, конечно, не потому, что вдруг почувствовал себя поляком. Просто не уверен в своем гитлеровском завтра и боится, что придется за все отвечать. И все же, несмотря на это… Ведь он знал его много лет. И была какая-то частица правды в том, что он уберег его от концлагеря. К тому же ухажер его сестры. Глаз с нее не спускал. Предатель, но был верен ей как пес. Теперь его определенно расстреляют. Военно-полевой суд и пуля в лоб.