Следовательно, политический климат в оккупированной Польше характеризовался на одном полюсе конструктивным, реалистическим мышлением, а на другом — мелким эгоистическим расчетом, прикрываемым ядовитой демагогией. Сложная напряженная внутриполитическая обстановка, в которой нелегко было разобраться незрелым людям, разумеется, в первую очередь отражалась на польской молодежи. И тут выявляется еще одна привлекательная черта творческой индивидуальности Януша Красинского — объективность.
Писатель не идеализирует, как это случалось с иными литераторами, своих молодых героев. Примером тому — его роман «Дань повседневности» (1959), рассказ «К берегам надежды» (1962) и пьеса «Биваки» (1973). Для писателя персонажи этих произведений — своего рода жертвы трудной эпохи со всеми ее размежеваниями и противоречиями. Но было бы ошибкой истолковывать авторскую позицию расширительно. Речь идет не о военном поколении в целом. Оно выдвинуло тысячи героев коммунистического Сопротивления. Это они ответили делом на первое обращение ППР к польскому народу, призывающее открыть второй фронт — антифашистский фронт в тылу немецких войск. Это от их имени в марте 1943 года говорил польский студент-политэмигрант Болеслав Друждь на пленуме Антифашистского комитета советской молодежи:
«…не сдержать польскую молодежь словами, что еще не время, что необходимо ждать. Мы, молодые, хотим жить и поэтому всюду провозглашаем лозунг борьбы».
Красинский пишет не о бойцах АЛ и не о выходцах из пролондонского подполья, которые, вовремя разгадав скрываемые от низов истинные цели реакционных лидеров, сознательно включились в борьбу за социалистическую Польшу. В центре внимания писателя та хорошо знакомая ему часть молодежи, которая полностью поддавалась манипуляциям идеологов и маленьких наполеонов Армии Крайовой. Отдавая должное бескорыстию и готовности к самопожертвованию юных конспираторов, Красинский подчеркивает их наивность, ограниченность и даже неподготовленность к выполнению боевых задач, их размагниченность выжидательной тактикой аковского руководства.
Старший собрат по перу Красинского — Роман Братный, автор вышедшей в середине пятидесятых годов трилогии о молодых аковцах «Колумбы, год рождения 20-й» (с тех пор и принято называть это поколение в литературно-критическом обиходе Колумбами), — красочно изобразил состояние шока, в которое повергло юношей-конспираторов, воспитанных на культе некой абстрактной Польши, внезапное для них возникновение Польши народно-демократической, и подчас их мучительную адаптацию в условиях новой действительности. Герои Красинского менее эпичны и монументальны. Возможно, оттого, что на них не падает зыбкий отсвет пожаров над восставшей Варшавой, с его порой обманчивыми оптическими эффектами. Им не дано испытать глубокой встряски после капитуляции и вызванного ею душевного кризиса, который многих Колумбов побудил мыслить здраво. Лишенные малейшего стимула к переоценке ценностей, не заработавшие право на все искупительное, как индульгенция, звание повстанцев, они показаны в своих истинных масштабах, определяемых буднями конспирации, с ее пафосом «немогузнайства» и беспрекословного подчинения («Дань повседневности»). В пьесе «Биваки» это уже законченные автоматы, готовые выполнять любой, даже самый нелепый и бесчеловечный приказ. А в грустно-ироническом рассказе «Земля скитальцев», который логически завершает своеобразный триптих Красинского, посвященный Колумбам, мы видим вчерашних конспираторов в жалкой роли перемещенных лиц, чьим «колумбовым открытием» будет давно открытая Канада…
В каждом из этих трех произведений, взятых отдельно, обращает на себя внимание статичность персонажей. Но если рассматривать роман, пьесу и рассказ как единое целое, то обнаруживается постепенное внутреннее движение образов, так сказать, по нисходящей. И это исторически верно. Лишь в этом заданном им направлении и могли двигаться люди, слепо послушные пролондонским политиканам. Герои романа мирятся с предательством командира по отношению к их же товарищу, в пьесе — опускаются до братоубийства, в рассказе — порывают с родиной.
Попутно хочется отметить небанальный, психологический что ли, историзм Красинского. Писатель не принадлежит к дотошным летописцам, стремящимся к всеобъемлющему охвату событий, избегает авторских комментариев историко-аналитического плана. Он, скорее, историк душевных состояний. В их чутком зеркале прежде всего и отражается временной пласт, лишь изредка уточняемый конкретными приметами. И мы можем, например, безошибочно определить, что время действия романа «Дань повседневности» относится к концу 1941 года, периоду стремительного роста и сплочения прогрессивных организаций в единый лагерь, ставший вскоре серьезным соперником на политической арене для представителей лондонского правительства, что и заставило их ради поддержания престижа своих «вооруженных сил» разрешить АК провести ряд частных боевых акций, а пьесы «Биваки» — к лету 1944-го, ознаменовавшегося провалом плана «Буря», который предусматривал захват власти пролондонской кликой в момент отхода гитлеровских войск.