— Скверно, мать. Этот проклятый поляк его обойдет.
Вносить ясность было некогда. Сташек почти достал немца. Вырвался чуть вперед, потом разрыв стал заметнее. Вероника не сдержала радостного восклицания:
— Сташек! Сташек!
Услыхав ненемецкое имя, шуцман понял свою ошибку. Надо же — принял немца за ее сына! Лицо его побагровело от злости. Он невольно выругался по адресу всех поляков и отошел в сторону, чтобы не слышать этих радостных криков. Кроме нее, кричали теперь и все собравшиеся поляки, а их было не мало. Оставался еще один круг. А может больше? Удержится ли Сташек на своем месте? Не обгонят ли его опять? Только бы остался вторым. Какой был бы успех! А вот и они. Нет, ничего не изменилось. Немец первым, за ним Сташек. Но разрыв между ними меньше. Бегут очень быстро. Как на коротких дистанциях. Да, наверняка, скоро конец. Господи, какие усталые. Вопит репродуктор, ревет толпа, трудно что-либо разобрать. Но вне всяких сомнений — тот, третий, Сташека не догонит. Будет вторым, будет… Нет, обгоняет первого! Кто так кричит? «Вальтер! Вальтер!» Какой Вальтер? Это первый, да он уже позади. «Сташек! Сташек!» А Сташек все больше отрывается от немца. Метр, два, три… Соперник сдал, видно, как шатается. Финиш! Немецкие болельщики внезапно смолкают, а поляки скандируют: «Аль-тен-берг, Аль-тен-берг! Поль-ша! Поль-ша!» В глазах у нее темнеет. Вероника не уверена, хватит ли сил протиснуться к сыну. Перебежала дорогу, смешалась с толпой, с трудом прокладывая себе дорогу. Репродуктор нечленораздельно хрипит: «В забеге на… тысячи метров… поб… Аль… берг из коман… ских… церов… результатом… надцать и две… секунды». Но никто уже не обращает на это внимание. Слышится немецкая брань, свист и восторженные возгласы поляков. Из репродуктора, который вдруг пришел в норму, полились звуки марша «Германия, Германия превыше всего…». Кто-то из толпы бросился ей на шею. Это Кася. «Мама, наш Сташек!» Ничего больше она произнести не в состоянии. Только тянет мать за руку, помогает ей пробраться к победителю. Наконец Вероника может обнять его, расцеловать. От волнения она немеет. Чувствует, как дрожит усталое, разгоряченное тело сына, майка на нем промокла до нитки, и слышит его будто чужой голос.
— Ты пришла, мама? Я же обещал, что буду первым!
— Сташек бегает, как Кусотинский, — говорит Дукель. Он тоже тяжело отдувается, был на финише четвертым.
— Нет, наш Кус неповторим, — возражает Сташек. — Но если потренироваться, может, попытался бы достать его. Подышать ему в затылок. — Он выпускает мать из объятий, некогда нежничать. — Кус делает за восемь минут то, на что у меня уходит почти десять. Но, как я уже говорил, если бы потренироваться…
К нему подошли двое в харцерских мундирах. Начальник, а второго Станислав не знает.
— Наш друг Стемпинский из Польши, из Катовиц, — представил начальник незнакомца. — Хочет поздравить тебя с победой.
Стемпинский пожимает ему руку. Он знает, что Альтенберг не только бегает, как молодой бог, но незаменим и на футбольном поле, особенно в нападении.
— Приезжайте к нам в Катовицы, — сказал он и вручил Станиславу визитную карточку. — Будем рады увидеть вас на беговой дорожке и на футбольном поле.
Под звуки немецкого гимна зрители начали расходиться по домам. Но организаторы соревнований чем-то озабочены. Взвинчены, обмениваются резкими замечаниями по поводу неожиданной победы поляка. Наконец, двое подошли к Станиславу, вымученно улыбаясь, и, промямлив что-то о величии немецкого спорта, вручили ему металлический сосуд. Кубок города для победителя соревнований по бегу. Кубок сильно смахивал на чашу для причастия, если бы не выгравированная на нем огромная черная свастика. Но для Вероники это не имело сейчас никакого значения. Важно, что именно ее сын держал в руках приз, подымая его над головой, он сегодня герой дня и этот большой в их городе день был его днем.
Шахтерская лампочка, прицепленная к борту вагонетки, моталась из стороны в сторону от каждого поворота гаечного ключа. Чертова гайка, проржавевшая насквозь, прикипела намертво. К тому же ее трудно было ухватить. Повернуться негде, опереться не на что. Хуже нет работы по ремонту рудничного транспорта. Ни отрежешь толком, ни отвинтишь. Мастер, немец, подсвечивал второй лампочкой и, как обычно, ворчал. Но грех жаловаться. Герр Ешонек был неплохим человеком. Они вполне ладили. Мастер относился к нему почти по-отцовски. Только зануда, как все старики. А гайка не дрогнула. Станислав на минуту разогнул спину. Они посмотрели друг другу в глаза. У мастера лицо черное от угольной пыли, во взгляде ирония и упрек. Снова принялся язвить, дескать, спортсмен, призов нахватал, а перед паршивой гайкой пасует. Хоть бы чуточку повернул, на миллиметр — что для него, рекордсмена в беге на длинные дистанции, какой-то миллиметр. Ноги у него может и Кусотинского, а руки — не того. Станиславу не нравились такие шутки.